Page 72 - Хождение по мукам. Хмурое утро

11
Немного понадобилось Вадиму Петровичу, чтобы кончить с колебаниями, – это немногое
был отыскавшийся след Кати. Так на песке у прибоя отпечаток босой женской ноги
заставит иного человека написать в воображении целую повесть о той – прекрасной, –
кто здесь прошла под шум волн большого моря. Ревнивая и мучительная страсть
ворвалась к нему, расправилась с его безнадежными мыслями, с его безвольным
унынием, и все стало казаться ему просто и очевидно.

В ту же ночь (после разговора с ландштурмистом) он уехал из Екатеринослава. Чемодан
бросил в гостинице, лишь взял смену белья и вещевой мешок. И уже в пути снял
офицерские погоны, кокарду, спорол с левого рукава нашивки и выбросил в окошко, –
вместе с этим мусором полетело все, что до ночи в «Би-Ба-Бо» казалось ему
необходимым для самоуважения. Раздвинув ноги, засунув ладони за ременный пояс, он
сидел на койке в почти пустом, темном вагоне, – дикая радость наполняла его. Это была
свобода! Поезд мчал его к Кате. Что бы там с ней ни происходило, – он продерется к ней,
хоть все тело изорвать в клочья.

В Екатеринославе начальник станции предупреждал, что на половине дороги до Ростова
опять сильно шалят бандиты, и это будет последний поезд, отправляемый на восток, и
неизвестно даже – пойдет ли он низом, через Гуляй-Поле, или верхом, через Юзовку.
Там же, на вокзале, старший кондуктор рассказывал обступившим его пассажирам про
бандитов: носятся они по степи на телегах, на бричках, – ищут добычи; жгут помещичьи
усадьбы, где еще по дурости сидят помещики; дерзко нападают на военные склады, на
спиртовые заводы, кружатся около городов.
– Все бы ничего, не будь у атаманов батьки, – рассказывал старший кондуктор басовитым
говорком, – а батько у них нашелся, атаман надо всеми атаманами – Махно. Популярный
человек. У него целое государство и столица – Гуляй-Поле. Этот по мелочам не балуется.
Поезда пропускает беспрепятственно, с осмотром, конечно, – кое-кого ссадят, тут же
около семафора шлепнут из нагана. В прошлый рейс подходим к перрону – Махно стоит
под колоколом, курит сигару. Я соскакиваю, подхожу, беру под козырек. Он мне – так-то
жестко: «Прими руку, я тебе не царь, не бог… Коммунистов везешь?» – «Никак нет», –
говорю. «Белогвардейцев везешь?..» – «Никак нет, одни местные пассажиры». –
«Денежные переводы везешь?» У меня даже в груди оторвалось. «Идемте, говорю,
убедитесь сами – багажный и почтовый вагоны пустые». – «Ну, ладно, отправляй поезд».
Мучительны были остановки на полустанках, – замолкнувший говор колес,
неподвижность, томительное ожидание. Вадим Петрович выходил на площадку: на
темном перроне, на путях – ни души. Лишь в станционном окошке едва желтеет свет
огонька, плавающего в масле, да видны две сидящие фигуры – кондуктора и
телеграфиста, готовых так просидеть всю ночь, уткнув нос в воротник. Пойти к ним,
спросить – бесполезно, – поезд тронется, когда дадут путь с соседней станции, а там,
может быть, и в живых никого нет.
Вадим Петрович захватывал холодный воздух, все тело его вытягивалось, напрягалось…
В ветреной ноябрьской тьме, в необъятной пустынной России, была одна живая точка –
комочек горячей плоти, жадно любимый им. Как могло случиться такое потемнение, что
из-за ненавистнического желания мстить, карать он оторвал от себя Катины руки,
охватившие его в последнем отчаянии, жестоко бросил ее одну, в чужом городе. Откуда
эта уверенность, что, разыскав ее и без слов (только так, только так) бросившись
целовать ступни ее ног, в чулочках, которые уж и штопать-то, наверное, нечего,
получишь прощение?.. Такие измены нелегко прощают!
Покуда Вадим Петрович так мечтал один на площадке, сердито бормоча и двигая
бровями, кондуктор вышел со станции и стал около вагона, равнодушный ко всякому
преодолению пространства… Вадим Петрович спросил – долго ли еще ждать? Кондуктор
даже не удосужился пожать плечом. Закопченный фонарь, который он держал в руке,
покачивался от ветра, освещая треплющиеся полы его черного пальто. Внезапно погасло
тусклое окошко на вокзале, хлопнула дверь. К кондуктору подошел телеграфист, и оба
они долго глядели в сторону семафора.

– Гаси, – шепотом сказал телеграфист.