Page 91 - Хождение по мукам. Хмурое утро

найдется на рабочие руки…
– Само собой… Ну что ж, выпьем за здоровье невесты, горьким за сладкое. – Выпив, дед
крякал, шибко ладонью ерошил желтоватые усы. – Вот мои снохи пятипудовые мешки
таскают. А в первое время, как мужьев угнали на войну, пришлось, дурам, взяться за
мужицкую работу: «Ой, спинушку развалило, – стонут, – ой, рученьки, ноженьки!»
Умора! – Дед вдруг засмеялся глупым смехом. – А я с бабами лажу…Меня генерал
Скобелев так и прозвал: Афонька – бабий король…

Матрена порывисто встала, скрывая смех, пошла за занавеску к печи – доставать
жареного гуся. Катя, не поднимая глаз, сидела – тихая, скромная. Алексей, наливая,
сказал душевно:
– Не то нам горько и обидно, Афанасий Афанасьевич. Я бы хоть завтра свадьбу сыграл, да
разве могу я устроить молодую жену в такой конуре? Она с Матреной на коечке
теснится, я на голом полу сплю… Обидно – сельский мир к нам, как к чужим… Чего они
уперлись? Этот флигель без толку стоит на отшибе. Случаем только его ведь и не
сожгли. Кому он нужен? Ждут, что князь сюда опять вернется да их поблагодарит?
– Есть такое соображение, – сказал дед Афанасий, разламывая гусячью ногу.
– Черт сюда скорее вернется, чем помещик… Ну, ладно… Этот флигель я покупаю у
общества, я за все отвечаю… (Матрена зыркнула глазами на Алексея, он стукнул по
столу.) Покупаю! Я – человек нетерпеливый… Эх, да что там… Ради такой встречи, –
Матрена, достань у меня под подушкой в тряпице одна вещь завернута. (Матрена,
сдвинув брови, затрясла головой.) Подай, подай, не жалей. Жальчее жизни ничего нет.
Матрена подала. Алексей развернул тряпочку, вынул вороненые часы с боем и со
стальной цепочкой. Потряс их, приложил к уху.
– Случаем достались, как будто знал – для кого доставал. Носите их на здоровье,
Афанасий Афанасьевич.
– Что же, ты мне взятку даешь? – сурово спросил дед Афанасий, и все-таки рука у него
задрожала, когда Алексей положил ему часы на ладонь.
– Не обижайте нас, Афанасий Афанасьевич, дарим от сердца… У меня десятка два этой
чепухи, Матрена все на спирт выменивала. А эти, – в них то дорого, что с боем. Чем вам
под утро слушать петухов, пружинку эту нажали, – бьют; валенки надевайте, идите
смотреть скотину…

– Ах, – сказал дед Афанасий и разинул рот с редкими зубами, – ах, бабенок моих будить!..
Теперь они у меня не проспят, толстомясые.

Дед замотал шарфом жилистую шею, пошатываясь, надел кожух и ушел. Матрена,
подвернув огонь в лампе, вместе с Катей убирала за занавеской посуду. Алексей сидел у
стола.
– Николаевская это, что ли, крепка, или не пил я давно, – проговорил он глухим
голосом. – Матрена, пошла бы ты скотину взглянуть.
Она не ответила, будто не слыхала. Немного спустя взглянула на Катю, усмехнулась.

– Не пойму, не разберу… То ли вы гнушаетесь нами, – опять сказал Алексей, – то ли
совсем блаженная…

Матрена огненным взором приказала Кате не отвечать, – щеки ее пылали.
– Да хоть заплачьте, что ли… В первый раз таких вижу, ей-богу. Ее аттестуешь, – хоть
поперхнулась бы… Сидит, опустила глаза… Ни рыба ни мясо… русалка, честное слово…
Матрена! – позвал он. – А этого она не понимает, что малые дети на нее пальцами
показывают. Алексей на возу привез, в карты ее у Махны выиграл… Это ей ничего… А
мне чего! – бешено крикнул он. – Пускай теперь знают – моя невеста!