Page 90 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Но мужички все еще чего-то боялись. В селе не было никакой власти, – гетманскую
изгнали, петлюровская кое-как держалась только в городах, красная еще не пришла. Без
власти, может быть, с непривычки, было все-таки страшновато: как бы кто потом не
спросил. Решили избрать старосту. Но в старосты никто не захотел идти, – богатые и
умные только махали рукой: «Да что вы, да зачем мне это надо…» Поставить на эту
должность бобыля какого-нибудь, которому терять нечего, – не хотелось. С советской
стороны шел слух про этих бобылей, что из смирных становятся они – ой, какие бойкие.

Подходящего человека нашли бабы, – одна надоумила другую, и защебетали по всему
селу, что старостой сам бог велел выбирать деда Афанасия. Этот дед жил на покое при
двух своих снохах (сыновей его убили в германскую войну), в поле не работал, смотрел за
птицей да вокруг дома и покрикивал на снох. Старик был мелочный, придирчивый. В
незапамятные времена служил при генерале Скобелеве.

Дед Афанасий сразу согласился быть старостой: «Спасибо, почтили меня, но уж не
отступайтесь – слухать себя заставлю». С седой бородой, расчесанной по-скобелевски на
две стороны, в подпоясанном низко кожухе, с высокой ореховой палкой ходил он по селу
и высматривал – к чему бы придраться.
Алексей, встречая его, каждый раз снимал шапку и почтительно кланялся. Дед
Афанасий, навалив на глаза страшенные брови, спрашивал:
– Ну, что тебе?

– Ничего, спасибо, Афанасий Афанасьевич, все на том же месте горюю.
– С мужиками все не можешь поладить?

– Одна надежда на вас, Афанасий Афанасьевич… Зашли бы когда-нибудь…
– Не много ли тебе чести будет, а?

Алексей все же заманил Афанасия Афанасьевича: послал Матрену к его снохам – купить
гуся пожирнее да сказать, что завтра, мол, справляем именины, звать никого не зовем, –
тесно, а добрым людям рады. Дед Афанасий был к тому же любопытен. Едва зимние
сумерки заволокли село, он пришел на именины в жарко натопленную хату, с
половичком от порога до богато накрытого стола. Повсюду жгли лучину или сальные
фитили в консервных жестянках, – здесь над столом горела керосиновая лампа.
Дед Афанасий вошел суров, как и подобает власти, и, снимая шапку, увидел красавицу
Матрену – с поджатыми губами, с черными недобрыми глазами, и – эту, другую, про
которую в селе ходили всякие разговоры, именинницу, тоже красивую женщину. Обе, и
Матрена и Катя, были одеты в городские платья, одна – в красное, другая – в черное. Дед
Афанасий размотал шарф, стащил кожух и быстро сбил бороду на обе стороны.
– Ну, – сказал он польщенно, – приятному обществу мое почтение.

Вчетвером сели за стол. Алексей из-под лавки достал бутылку николаевской водки.
Начался приятный разговор.
– Афанасий Афанасьевич, именинница наша, будьте знакомы, – моя невеста, любите и
жалуйте.
– Вот как? Будем, будем жаловать, женщины ласку любят. А из каких она?

Алексей ответил:
– Офицерская вдова. У ее покойного мужа служил я вестовым…

– Вот как!.. – Дед все удивлялся, – было чего потом рассказать бабам. Ему и самому
захотелось хвастнуть. – Когда я Георгия получил под Плевной, генерал Скобелев меня
определил при себе – вестовым… Под ядра, пули посылал… Скажет, бывало: «Скачи,
Афонька…» Ах, любил меня!.. Значит, невеста ваша благородного звания. Трудновато ей
будет на деревенской работе…

– Деревенская работа не по ней, Афанасий Афанасьевич. Слава богу, достатка у нас