Page 92 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Катя побледнела, с полотенцем и тарелкой пошла было за занавеску. Матрена сильно
дернула ее за плечо.

– Мы знаем теперь – с какого конца за жизнь хвататься… Я первого человека убил в
четырнадцатом году. – Алексей коротко засмеялся. – Сижу, немец ползет, нос поднял, я –
щелк, он и свалился на бок. А я жду – вылетит у него душа али нет? Я много людей убил,
ни у одного души не видел… Ну и довольно, спасибо за науку… На угольках дом будем
ставить: первый – деревянный, второй – каменный, третий – под золотой крышей…
Напрасно, напрасно, Екатерина Дмитриевна, ведете со мной такую политику. Я вас
силой не удерживаю, не мил, поган, – идите на четыре стороны. Невеста! От нынешнего
моего жениховства удовольствия ждать не приходится…

Матрена скользнула губами по Катиной щеке и в самое ухо: «Дурак пьяный, не слушай
его…» Катя повесила на протянутую веревочку полотенце и вышла за занавеску.
Алексей сидел у стола боком, – нога на ногу, – свесив набухшую большую руку, и
провалившимися глазами глядел на Катю. Она села на табурете, напротив него. Взгляд
Алексея был не пьяный, пристальный, – она опустила глаза.

– Алексей Иванович, нам давно нужно поговорить… Алексей Иванович, я вас считаю
хорошим человеком. За все время нашей походной жизни я видела от вас только
настоящую доброту. Я к вам привязалась… Что вы объявили сегодня, – чему же
удивляться, я давно этого ждала… Алексей Иванович, здесь, по приезде, что-то
случилось… Вы здесь – другой человек…

Алексей захрипел, прочищая горло, потом спросил:
– То есть как – другой? Тридцать лет был одним, теперь стал другой?

– Алексей Иванович, моя жизнь была, как сон без пробуждения… Ну, вот… Я была
бесполезное домашнее животное… Ах, меня любили, – ну, и что ж! – немножко
отвращения, немножко отчаяния… Когда нас окружила война, – это было пробуждение:
смерть, разрушение, страдания, беженцы, голод… Бесполезным домашним животным
оставалось, поскулив, умереть… Так бы и случилось, – меня спас Вадим… Он говорил, и я
верила, что наша любовь – это весь смысл жизни… А он искал только мщения,
уничтожения… Но ведь он был добр? Не понимаю… (Она подняла голову, глядя на
привернутый огонек жестяной лампы над столом.) Вадим погиб… Тогда меня подобрали
вы.
– Подобрал! – Он усмехнулся, не спуская с нее глаз. – Кошка вы, что ли…

– Была, Алексей Иванович… А теперь не хочу… Была ни доброй, ни злой, ни русской, ни
иностранкой… Русалкой… – Уголки ее губ лукаво приподнялись, Алексей нахмурился. –
Оказалось, что я просто – русская баба… И с этим не расстанусь теперь… С вами я
увидела много тяжелого, много страшного… Выдержала, не пискнула… Помню один
вечер… Распрягали телеги, подъезжали всадники… Около кипящего котла собрались
разгоряченные, шумные люди…
– Помнит! Матрена, смотри…

– Их все больше собиралось у кипящего котла… Каждый рассказывал о славных ударах,
как он срубил голову, и налетел еще, и сшибся… Наверно, они много выдумывали… Но в
этом было большое и сильное.

– Матрена, это она вот что вспоминает, – бой с германцами под Верхними хуторами…
Лихое было дело…

– Я помню, как вы соскочили с тачанки. К вам страшно было подойти… – Катя
помолчала, будто всматриваясь куда-то расширенными зрачками. – Вот, это было…
Когда мы ехали сюда, я думала: передо мной широкая жизнь… Не на маленьком кусочке
земли, – тут только поросята, куры, огород, и дальше – глухой забор, и – серые деньки
без просвета… (Катя наморщила лоб, – ее бедный ум только хотел выразить это большое,
ощутимое, что ей почудилось в степях, но выразить не мог.) Когда мы приехали – точно
вернулись с праздника… Сегодня вы огласили меня невестой, огласили обдуманно. Вот,
все и кончилось. Дальше – ну, что? Рожать… Вы построите дом, скоро будете
зажиточным, а там и богатым… Все это я знала, все это осталось по ту сторону… Было в