Page 87 - Хождение по мукам. Хмурое утро

Тогда Чугай сказал:
– Второй вопрос вам, Леон Черный…

– Ну-те…
– Я так вас понял, что общая мобилизация у вас не подготовлена. Но всякому делу нужен
запал: бомбе – капсуль, костру – спичка. На какой запал вы рассчитываете? Где эти ваши
кадры? Батька Махно? (У Леона Черного забегали зрачки, – он искал подвоха.) Армия у
него боевая, правильно, но процент анархистов не велик. Это не ваша армия.

Он покосился на Махно, – не лезет ли рука его в карман за шпалером, но он сидел
спокойно. Леон Черный презрительно заулыбался:

– Наша беседа свелась к тому, что мне приходится вас учить азбуке, матрос..

– Очень желательно.
– Разбойничий мир – вот наш запал, вот наши кадры!.. Разбой – самое почетнейшее
выражение народной жизни… Это надо знать! Разбойник – непримиримый враг всякой
государственности, включая и ваш социализм, голубчик… В разбое – доказательство
жизненности народа… Разбойник – непримиримый и неукротимый, разрушающий ради
разрушения, – вот истинная народно-общественная стихия. Протрите глаза.
Махно во время этого страстного взрыва идей подошел на цыпочках к двери, приотворил
ее, заглядывая в коридор, и опять вернулся к столу. Рощин теперь с любопытством
приглядывался к фантастическому старичку, – не дурачит ли он?
– Я вижу – вы уже моргаете, матрос, вы поражены, ваши добродетели возмущены! –
кричал Леон Черный. – Так знайте: мы сломали наши перья, мы выплеснули чернила из
наших чернильниц, – пусть льется кровь! Время настало! Слово претворяется в дело. И
кто в этот час не понимает глубокой необходимости разбоя как стихийного движения,
кто не сочувствует ему, тот отброшен в лагерь врагов революции…
Махно, щурясь, стал кусать ногти. Рощин подумал: «Нет, старичок знает, что говорит».
Чугай, навалясь на стол, поставил на него локоть и поднял палец, чтобы Леону Черному
было на чем сосредоточиться.
– Третий вопрос. Хорошо, эти кадры вы мобилизовали. Дело свое они сделали…
Разворочали… Заваруха эта должна когда-нибудь кончиться? Должна. Разбойники, по-
нашему – бандиты, люди избаловавшиеся, работать они не могут. Работать он не будет, –
зачем? – что легко лежит, – то и взял. Значит, как же тогда? Опять на них должен кто-то
работать? Нет? Грабить, разорять – больше нечего. Значит, остается вам – загнать
бандитов в овраги и кончить? Так, что ли? Ответьте мне на этот вопрос…

В комнате стало тихо, будто собеседники сосредоточили все внимание на поднятом
пальце, загнутом ногте Чугая. Леон Черный поднялся, – маленький (когда сидел, казался
выше), неумолимый, как философская мысль.
– Застрели его! – сказал он, повернувшись к Махно, и выбросил руку в сторону Чугая. –
Застрели… Это провокатор…

Махно сейчас же отскочил в свободное пространство комнаты, к двери. Чугай торопливо
зацарапал ногтями по крышке «маузера», висевшего у него под бушлатом. Рощин
попятился от стола, споткнулся и сел на диванчик. Но оружие не было вынуто: каждый
знал, что вынутое оружие должно стрелять. Глаза у Махно светились от напряжения.
Чугай проговорил наставительно:

– Некрасиво, папаша… Прибегаете к дешевым приемам, это не спор… А за провокатора
следовало бы вас вот чем… (Показал такой кулачище, что у Леона Черного болезненно
дернулось лицо.) Принимая во внимание вашу слабую грудь, не отвечаю… Папаша, со
словами надо обращаться аккуратнее…

Махно и на этот раз не вступился за учителя. Леон Черный насупился, будто спрятался в
клочья бороды, взял свое пальто, с вытертым, когда-то бобровым, воротником, такой же
ветхий бархатный картуз, оделся и ушел, мужественно унося неудачу.