Page 1 - Конармия

Исаак Бабель
КОНАРМИЯ

Переход через Збруч

Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб
выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от
Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым.
Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи,
девственная гречиха встает на горизонте, как стена дальнего монастыря. Тихая Волынь
изгибается, Волынь уходит от нас в жемчужный туман березовых рощ, она вползает в
цветистые пригорки и ослабевшими руками путается в зарослях хмеля. Оранжевое солнце
катится по небу, как отрубленная голова, нежный свет загорается в ущельях туч, штандарты
заката веют над нашими головами. Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в
вечернюю прохладу. Почерневший Збруч шумит и закручивает пенистые узлы своих
порогов. Мосты разрушены, и мы переезжаем реку вброд. Величавая луна лежит на волнах.
Лошади по спину уходят в воду, звучные потоки сочатся между сотнями лошадиных ног.
Кто-то тонет и звонко порочит богородицу. Река усеяна черными квадратами телег, она
полна гула, свиста и песен, гремящих поверх лунных змей и сияющих ям.
Поздней ночью приезжаем мы в Новоград. Я нахожу беременную женщину на
отведенной мне квартире и двух рыжих евреев с тонкими шеями; третий спит, укрывшись с
головой и приткнувшись к стене. Я нахожу развороченные шкафы в отведенной мне
комнате, обрывки женских шуб на полу, человеческий кал и черепки сокровенной посуды,
употребляющейся у евреев раз в году — на пасху.
— Уберите, — говорю я женщине. — Как вы грязно живете, хозяева…
Два еврея снимаются с места. Они прыгают на войлочных подошвах и убирают
обломки с полу, они прыгают в безмолвии, по-обезьяньи, как японцы в цирке, их шеи пухнут
и вертятся. Они кладут на пол распоротую перину, и я ложусь к стенке, рядом с третьим,
заснувшим евреем. Пугливая нищета смыкается над моим ложем.
Все убито тишиной, и только луна, обхватив синими руками свою круглую, блещущую,
беспечную голову, бродяжит под окном.
Я разминаю затекшие ноги, я лежу на распоротой перине и засыпаю. Начдив шесть
снится мне. Он гонится на тяжелом жеребце за комбригом и всаживает ему две пули в глаза.
Пули пробивают голову комбрига, и оба глаза его падают наземь. «Зачем ты поворотил
бригаду?» — кричит раненому Савицкий, начдив шесть, — и тут я просыпаюсь, потому что
беременная женщина шарит пальцами по моему лицу.
— Пане, — говорит она мне, — вы кричите со сна и вы бросаетесь. Я постелю вам в
другом углу, потому что вы толкаете моего папашу…
Она поднимает с полу худые свои ноги и круглый живот и снимает одеяло с
заснувшего человека. Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его
вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежите его бороде, как кусок свинца.
— Пане, — говорит еврейка и встряхивает перину, — поляки резали его, и он молился
им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру. Но они сделали так,
как им было нужно, — он кончался в этой комнате и думал обо мне… И теперь я хочу
знать, — сказала вдруг женщина с ужасной силой, — я хочу знать, где еще на всей земле вы
найдете такого отца, как мой отец…

Костел в Новограде

Я отправился вчера с докладом к военкому, остановившемуся в доме бежавшего
ксендза. На кухне встретила меня пани Элиза, экономка иезуита. Она дала мне янтарного