Page 8 - Конармия

улыбнулся, старый патер, и послал бокал коньяку художнику, работавшему под куполом.
Потом Аполек закончил тайную вечерю и побиение камнями Марии из Магдалы. В
одно из воскресений он открыл расписанные стены. Именитые граждане, приглашенные
ксендзом, узнали в апостоле Павле Янека, хромого выкреста, и в Марии Магдалине —
еврейскую девушку Эльку, дочь неведомых родителей и мать многих подзаборных детей.
Именитые граждане приказали закрыть кощунственные изображения. Ксендз обрушил
угрозы на богохульника. Но Аполек не закрыл расписанных стен.
Так началась неслыханная война между могущественным телом католической церкви, с
одной стороны, и беспечным богомазом — с другой. Она длилась три десятилетия. Случай
едва не возвел кроткого гуляку в основатели новой ереси. И тогда это был бы самый
замысловатый и смехотворный боец из всех, каких знала уклончивая и мятежная история
римской церкви, боец, в блаженном хмелю обходивший землю с двумя белыми мышами за
пазухой и с набором тончайших кисточек в кармане.
— Пятнадцать злотых за богоматерь, двадцать пять злотых за святое семейство и
пятьдесят злотых за тайную вечерю с изображением всех родственников заказчика. Враг
заказчика может быть изображен в образе Иуды Искариота, и за это добавляется лишних
десять злотых, — так объявил Аполек окрестным крестьянам, после того как его выгнали из
строившегося храма.
В заказах он не знал недостатка. И когда через год, вызванная исступленными
посланиями новоградского ксендза, прибыла комиссия от епископа в Житомире, она нашла в
самых захудалых и зловонных хатах эти чудовищные семейные портреты, святотатственные,
наивные и живописные. Иосифы с расчесанной надвое сивой головой, напомаженные
Иисусы, многорожавшие деревенские Марии с поставленными врозь коленями — эти иконы
висели в красных углах, окруженные венцами из бумажных цветов.
— Он произвел вас при жизни в святые! — воскликнул викарий дубенский и
новоконстантиновский, отвечая толпе, защищавшей Аполека. — Он окружил вас
неизреченными принадлежностями святыни, вас, трижды впадавших в грех ослушания,
тайных винокуров, безжалостных заимодавцев, делателей фальшивых весов и продавцов
невинности собственных дочерей!
— Ваше священство, — сказал тогда викарию колченогий Витольд, скупщик краденого
и кладбищенский сторож, — в чем видит правду всемилостивейший пан бог, кто скажет об
этом темному народу? И не больше ли истины в картинах пана Аполека, угодившего нашей
гордости, чем в ваших словах, полных хулы и барского гнева?
Возгласы толпы обратили викария в бегство. Состояние умов в пригородах угрожало
безопасности служителей церкви. Художник, приглашенный на место Аполека, не решался
замазать Эльку и хромого Янека. Их можно видеть и сейчас в боковом приделе
новоградского костела: Янека — апостола Павла, боязливого хромца с черной клочковатой
бородой, деревенского отщепенца, и ее, блудницу из Магдалы, хилую и безумную, с
танцующим телом и впалыми щеками.
Борьба с ксендзом длилась три десятилетия. Потом казацкий разлив изгнал старого
монаха из его каменного и пахучего гнезда, и Аполек — о превратности судьбы! —
водворился в кухне пани Элизы. И вот я, мгновенный гость, пью по вечерам вино его беседы.
Беседы — о чем? О романтических временах шляхетства, о ярости бабьего фанатизма,
о художнике Луке дель Раббио и о семье плотника из Вифлеема.
— Имею сказать пану писарю… — таинственно сообщает мне Аполек перед ужином.
— Да, — отвечаю я, — да, Аполек, я слушаю вас…
Но костельный служка, пан Робацкий, суровый и серый, костлявый и ушастый, сидит
слишком близко от нас. Он развешивает перед нами поблекшие полотна молчания и
неприязни.
— Имею сказать пану, — шепчет Аполек и уводит меня в сторону, — что Иисус, сын
Марии, был женат на Деборе, иерусалимской девице незнатного рода…
— О, тен чловек! — кричит в отчаянии пан Робацкий. — Тен чловек не умрет на своей