Page 5 - Конармия

море, и мы там оставались до самого мая, когда выступили на польский фронт и
треплем шляхту почем зря…
Остаюсь ваш любезный сын Василий Тимофеич Курдюков. Мамка,
доглядайте до Степки, и бог вас не оставит».

Вот письмо Курдюкова, ни в одном слове не измененное. Когда я кончил, он взял
исписанный листок и спрятал его за пазуху, на голое тело.
— Курдюков, — спросил я мальчика, — злой у тебя был отец?
— Отец у меня был кобель, — ответил он угрюмо.
— А мать лучше?
— Мать подходящая. Если желаешь — вот наша фамилия…
Он протянул мне сломанную фотографию. На ней был изображен Тимофей Курдюков,
плечистый стражник в форменном картузе и с расчесанной бородой, недвижный, скуластый,
со сверкающим взглядом бесцветных и бессмысленных глаз. Рядом с ним, в бамбуковом
креслице, сидела крохотная крестьянка в выпущенной кофте, с чахлыми светлыми и
застенчивыми чертами лица. А у стены, у этого жалкого провинциального фотографического
фона, с цветами и голубями, высились два парня — чудовищно огромные, тупые,
широколицые, лупоглазые, застывшие, как на ученье, два брата Курдюковых — Федор и
Семен.

Начальник конзапаса

На деревне стон стоит. Конница травит хлеб и меняет лошадей. Взамен приставших
кляч кавалеристы забирают рабочую скотину. Бранить тут некого. Без лошади нет армии.
Но крестьянам не легче от этого сознания. Крестьяне неотступно толпятся у здания
штаба.
Они тащат на веревках упирающихся, скользящих от слабости одров. Лишенные
кормильцев, мужики, чувствуя в себе прилив горькой храбрости и зная, что храбрости
ненадолго хватит, спешат безо всякой надежды надерзить начальству, богу и своей жалкой
доле.
Начальник штаба Ж. в полной форме стоит на крыльце. Прикрыв воспаленные веки, он
с видимым вниманием слушает мужичьи жалобы. Но внимание его не более как прием. Как
Всякий вышколенный и переутомившийся работник, он умеет в пустые минуты
существования полностью прекратить мозговую работу. В эти немногие минуты блаженного
бессмыслия начальник нашего штаба встряхивает изношенную машину.
Так и на этот раз с мужиками.
Под успокоительный аккомпанемент их бессвязного и отчаянного гула Ж. следит со
стороны за той мягкой толкотней в мозгу, которая предвещает чистоту и энергию мысли.
Дождавшись нужного перебоя, он ухватывает последнюю мужичью слезу, начальственно
огрызается и уходит к себе в штаб работать.
На этот раз и огрызнуться не пришлось. На огненном англоарабе подскакал к крыльцу
Дьяков, бывший цирковой атлет, а ныне начальник конского запаса — краснокожий,
седоусый, в черном плаще и с серебряными лампасами вдоль красных шаровар.
— Честным стервам игуменье благословенье! — прокричал он, осаживая коня на
карьере, и в то же мгновенье к нему под стремя подвалилась облезлая лошаденка, одна из
обмененных казаками.
— Вон, товарищ начальник, — завопил мужик, хлопая себя по штанам, — вон чего ваш
брат дает нашему брату… Видал, чего дают? Хозяйствуй на ей…
— А за этого коня, — раздельно и веско начал тогда Дьяков, — за этого коня,
почтенный друг, ты в полном своем праве получить в конском запасе пятнадцать тысяч
рублей, а ежели этот конь был бы повеселее, то в ефтим случае ты получил бы, желанный
друг, в конском запасе двадцать тысяч рублей. Но, однако, что конь упал, — это не хвакт.