Page 227 - Живые и мертвые

хоть на второстепенном участке, но и они будут участвовать! И то слава богу!
Все последнее время генерал как бы своим собственным телом чувствовал: немцы
жмут и жмут на нас, а мы, несмотря на всю силу этого нажима, хотя и подаемся назад, но
еле-еле, почти незаметно. Он чувствовал это своим телом и телом своей обескровленной
боями дивизии. Он знал, что сзади подошли вторые эшелоны, но пополнения ему уже давно
не давали, и он понимал, что эта жестокая скупость неспроста. Словом, предчувствие
перемен к лучшему висело в воздухе уже с неделю, но вчерашний вызов в армию – это не
предчувствие, это уже канун дела!
На совещании в ответ на вопрос: что ему еще дополнительно нужно? – генерал по
старому знакомству с командующим попросил себе, конечно, побольше и получил отпор.
Командующий, усмехнувшись, сказал ему: «Хоть я у тебя, Михаил Николаевич, и служил
когда-то под началом, а все же не жди, что дам тебе больше, чем положено». Но и этот отпор
его не обескуражил: сколько даст, столько даст, как-нибудь да вытянем побольше! Главное –
что будет наступление! Это его бесконечно веселило.
Вернувшись, генерал весь остаток вечера и всю ночь просидел с начальником штаба за
первой прикидкой плана, утром оставил его работать одного, а сам поехал в полк к Баглюку,
решив сделать разом три дела: вручить награды, нажать насчет «языка» для уточнения
обстановки перед фронтом дивизии и, наконец, побывать самому на всех трех НП
батальонов, потому что именно здесь, у Баглюка, будет удобней всего наносить удар и он
хотел еще раз сам проверить это на местности.
В двух батальонах он уже побывал, «языка» ему взять обещали, даже дали честное
солдатское слово, а то, что он увидел с НП обоих батальонов, только подтверждало его
предварительные наметки. Вдобавок ко всему солнце светило вовсю, а немцы не стреляли…
– Ишь веселый нынче, смеется! – глядя на генерала, вполголоса сказал Синцову
стоявший рядом с ним командир взвода лейтенант Караулов, прослуживший в этом полку
три года действительной и девять сверхсрочной.
– Может быть, принял за обедом немножко, – сказал Синцов.
Но Караулов решительно покачал головой:
– Не берет. Из наших, из алтайских староверов, пива и то не пьет.
– А может, он и сам старовер?
– Сам-то он партийный, – не пожелав понять шутки, сказал Караулов, – а из семейства
из старообрядческого.
Он не любил шуток вообще, а тем более над начальством, и недовольно покосился на
Синцова: не попробует ли тот еще шутить? Но Синцов не пробовал, зная обидчивость
Караулова. Получив лейтенантское звание, не кончая училища, за недюжинную храбрость в
боях, Караулов переживал свою малограмотность и на всякий случай пресекал любые шутки
подчиненных.
Увидев, что Синцов не улыбается, он смягчился. Синцова он уважал, знал, что тот
начал войну политруком, и если бы Синцов вновь стал политруком, Караулов считал бы в
порядке вещей служить под его началом. Но пока Синцов был командиром отделения во
взводе у него, у Караулова, Караулов ничего не спускал ему, впрочем, как и всем другим.
– Ты не гляди, что он смеется, – сказал он Синцову, с восторгом глядя на генерала. –
Сейчас тебе смеется, а через минуту уже так крут бывает, так крут! – Караулов с
удовольствием покрутил в воздухе своим внушительным кулаком, показывая, как крут
бывает командир дивизии, случись что-нибудь не по нем.
За это время из подвала вынесли стол. Генерал снял через голову полевую сумку и
передал ее адъютанту. Адъютант вынул из сумки пять красных коробочек, пять
удостоверений, заглянул в удостоверения, заглянул в коробочки, потом подложил
удостоверения под каждую коробочку и, приблизившись к генералу, сказал ему что-то.
Генерал повернулся, улыбка сбежала с его лица, и лицо сразу стало строгим и
красивым.
Рябченко самому предстояло получить орден, поэтому команду подал Баглюк.