Page 222 - Живые и мертвые

Малинин сидел за столом в накинутом на плечи полушубке и с недовольным видом
слушал сидевшую напротив него старую женщину в валенках, теплом платке и черной
железнодорожной шинели. Она на что-то жаловалась Малинину.
Когда Синцов вошел, женщина замолчала, а Малинин все с тем же недовольным лицом
полуобернулся к нему.
– Что скажешь?
– Разрешите обратиться, товарищ старший политрук?
– Сейчас обратишься, обожди, – хмуро сказал Малинин.
Синцов от нечего делать, уже не в первый раз, окинул взглядом подвал, служивший
помещением командного пункта и жильем Малинину и командиру батальона Рябченко.
Подвал был низкий и длинный; половина его была забита до потолка рухлядью, оставшейся
от эвакуированного отсюда госпиталя. Рябченко сначала даже не хотел идти сюда из-за
этого, но подвал был теплый; Малинин тепло любил, а заразы не боялся и настоял на своем.
Госпитальную рухлядь кое-как продезинфицировали, а остатками тумбочек и
гофрированных картонных коробок от лекарств растапливали «буржуйку».
Женщина была из Подольска и жаловалась, что добровольно записалась в дивизию в
санитарки, а теперь, когда всех разверстали по батальонам, ее не берут.
– Вас утром не было, приходила к заместителю к вашему, рыженький такой,
молоденький…
– Не к заместителю, – нравоучительно поправил ее Малинин, – а к командиру
батальона. Это командир батальона был.
– Ну, мне все равно, – сказала женщина. – Так он двух молодых санитарок взял, а я,
говорит, ему уже не по штату. Конечно, он сам еще молоденький, я понимаю…
– Вы это бросьте, – сердито сказал Малинин, – бросьте эти намеки, понятно вам?
– Выходит, мне теперь обратно в Подольск ехать?
– Может, и так.
– Не поеду! Вы человек взрослый, вы понимать должны! Я тридцать лет по больницам
работаю, только в нашей железнодорожной – двадцатый. Мне чего надо? Мне ничего не
надо. Мне только обидно, что у вас такие неопытные санитарки работают. Мало чего еще
умеют; только и счастья, что молодые. Я троих перевяжу, пока они одного, – вот что мне
обидно!
– Раненых не только перевязывать, их и с поля боя выносить надо, – сказал Малинин. –
А на поле боя сила нужна и молодость.
– А ты что-то не больно молодой, – поглядев на Малинина, сказала женщина.
– Это верно, – согласился он.
– А на войне место себе нашел, с летами не посчитался?
– Ну и что?
– Ну и все! Пущай твоего рыженького, если что, молодые вытягивают, раз он на них
лучше надеется, а уж тебя, старичка, я на плечи взвалю!
– Значит, разделение труда, – усмехнулся Малинин такому неожиданному ходу
мыслей.
– Валенки у меня свои, – сказала женщина. – Только уж шинельку дайте. Моя
шинелька черная, на снегу приметная. – Она считала вопрос решенным; так оно и было. –
На-ка вот, – порывшись в кармане шинели, вытащила она и положила перед Малининым на
стол бумажку.
– Что это? – не глядя, спросил он.
– Путевка подольская, – отозвалась женщина. – А ты как думал? Я не Христа ради к
тебе пришла. Меня райком в армию отбирал.
Малинин ничего не ответил, взял бумажку, написал на ней что-то карандашом, потом
приостановился, посмотрел на женщину и спросил:
– Ушанку тебе выписывать?
– А это как будешь звать! – весело откликнулась она, и в голосе ее послышались