Page 235 - Живые и мертвые

– Слыхал, – сказал Серпилин. – В Сибирском округе был до войны.
– В Сибирском, алтайская дивизия, – кивнул Иван Алексеевич. – Сначала думали
начальником штаба заменить, а потом командующий позвонил, попросил посильнее
подобрать. Остановились на тебе.
– Спасибо, – сказал Серпилин.
– Не кажи «гоп»! – сказал Иван Алексеевич. – Дивизия, правда, хорошая, кадровая, но
потрепана порядочно, точней сказать – беспощадно. Орлов был командир сильный, надо
отдать ему должное, и привыкли к нему за шесть лет. Так что это не после какого-нибудь
недоросля прийти на дивизию: тут будут и вершки и корешки… Словом, что ж? Раз не
захотел с нами здесь работать, добрый путь! – заключил Иван Алексеевич.
В его тоне была обида. Старые товарищи хотели сделать Серпилину как лучше, а он
уперся и через их головы написал Сталину. Но Серпилин не чувствовал себя виноватым
перед ними. Он хотел быть на фронте и в таком вопросе не мог считаться даже с
самолюбием людей, которым был многим обязан.
– А ты принимай армию, – отшутился он, не вдаваясь в спор. – Вот и буду опять у тебя
служить!
– Принимай, принимай!.. – сказал Иван Алексеевич. – Думаешь, тут сахар сидеть?
Между молотом и наковальней, наверное, и то легче! Я бы принял, да не у всех так гладко с
письмами получается, как у тебя: сюда хочу, туда не желаю… Можно в по шее получить!
Серпилин подумал про себя, что у него тоже не всегда так гладко получалось с
письмами: слал он когда-то и безответные письма на этот же адрес. Ну, да ладно, бог с ними,
с теми письмами, а за резолюцию на этом письме спасибо по гроб жизни!
– Начальство свое будущее знаешь? – И Иван Алексеевич, уже вставая, назвал
фамилию командующего той армией, куда предстояло ехать Серпилину.
Серпилин сказал, что человек, о котором шла речь, помнится, учился с ним
одновременно в академии, но на два курса моложе.
– Был на два курса моложе, а теперь на одну звезду старше! – усмехнулся Иван
Алексеевич. – Но я бы сказал, что выдвинулся закономерно. Доля в начале войны ему
досталась горькая: принял мехкорпус в процессе, как говорится, формирования: старые
танки накануне списания, а новые – накануне получения. Но выглядел с этим мехкорпусом
неплохо, особенно на фоне некоторых других. С боями вышел из окружения. Да и здесь, под
Москвой, тоже проявил себя… А впрочем, сам увидишь; снизу, как говорится, виднее.
– А сверху что, плохо видно?
– Как тебе сказать? Разно бывает. Бывает и так: и чин большой и даден давно, а на
своем военном инструменте до сих пор все одним пальцем играет; щиплет его по старой
памяти, как балалайку, и нам, среднему звену, операторам, по ходу дела уже слыхать, что это
за музыка, а сверху, – Иван Алексеевич мельком глянул в потолок, – все еще уха не
приложат! Да, кстати, – протягивая руку Серпилину, сказал Иван Алексеевич. – Тут вчера ко
мне вдова Баранова приходила. Я вспомнил наш разговор и посоветовал, чтобы она тебя
нашла. Ты ей уж сам рассказывай, я этого на себя не взял.
Серпилин нахмурился.
– Когда поедешь принимать дивизию?
– Сейчас прямо в штаб фронта поеду, если машину дашь. Оттуда на часок домой;
соберусь – и к ночи на место. Думаю так.
Ему не хотелось разговаривать с вдовой Баранова, и он с удовольствием подумал, что
едет на фронт сегодня и, наверное, его минует чаша сия. Однако вышло по-другому. Он
обернулся с поездкой в штаб фронта в Перхушково скорей, чем думал, а когда заехал домой
пообедать и взять вещи, жена, которой он позвонил о своем назначении еще из Генерального
штаба, недовольно сказала, стоя над открытым чемоданом:
– Тебе тут два раза очень настойчиво какая-то Баранова звонила. Я ей ответила, что ты
уезжаешь сегодня на фронт, но она заявила, что все равно будет еще звонить. Это какая
Баранова?