Page 238 - Живые и мертвые

– Может быть, вы чего-нибудь не договариваете? – Она испытующе посмотрела на
Серпилина.
Сначала ему показалось, что его выдал тон, которым он говорил о Баранове, – но нет,
кажется, он сдержался. Потом он подумал: может быть, ее поразило, что муж – полковник –
был у него, Серпилина, простым бойцом?
Но, продолжая смотреть ей в глаза, он понял, что правдой было не то и не другое.
Просто она знала или угадывала в своем муже что-то такое, что заставляло ее бояться за
него. Как видно, она любила его, но при этом боялась: какой он будет там, на войне?
Она надеялась узнать о муже хорошее, для этого и пришла, и в то же время в глубине
души боялась узнать плохое. А сейчас, когда Серпилин замолчал, заподозрила, что это
плохое все же было и лишь осталось несказанным.
– Может быть, вы все-таки чего-то не договариваете мне? – повторила она.
«Может быть, может быть…» – мысленно сказал он. Но вслух ответил, что нет, он
рассказал все, как было, и пусть она напишет об этом сыну.
«Главное все же не она, а сын!» – еще раз подумал он.
На этот раз, кажется, она поверила.
– Я буду писать сыну и сошлюсь на вас.
– Что ж, ссылайтесь, – сказал он.
А про себя подумал: черт его знает, наверное, в этом ненавистном ему Баранове было
что-то такое, за что его и сейчас еще любит такая, как видно, хорошая женщина.
Он проводил ее в переднюю и подал шинель. Она поблагодарила и ушла. Когда он
вернулся и посмотрел на часы, то увидел, что она не уложилась всего на четыре минуты. Для
женщины, пришедшей с тем, с чем пришла она, это был подвиг.
«Да, с характером человек. Так за что же она все-таки любила Баранова? Или, как
говорится, ни за что? За просто так?.. Тоже, кажется, бывает…» – подумал он, сам, однако,
не представляя себе, как это может быть.
– Уже ушла? – входя, спросила Валентина Егоровна.
Даже то, что Баранова так быстро ушла, не смягчило ее. Она просто решила, что
Серпилин сказал этой женщине все, как было, потому она и ушла так быстро.
– Ну как, все ей сказал? – не удержалась она.
– Ничего я ей не сказал! – недовольно ответил Серпилин. Он не хотел больше
разговаривать на эту тему. – Сказал, что пал смертью храбрых.
– Не знала прежде за тобой привычки врать, – непримиримо сказала Валентина
Егоровна.
– А ты полегче на поворотах! – рассердился Серпилин. – Сын пошел добровольцем на
фронт, мстить за отца. Так за кого же прикажешь ему мстить? За труса?
– А разве, кроме как за его дорогого отца, мстить не за кого? Если бы его отец был жив,
значит, сыну можно не на фронт, а за Урал ехать? Не согласна!
– Оказалась бы на моем месте, согласилась бы… – Серпилин имел в виду объяснить ей:
одно дело – рассуждать, что правильно и что нет, а другое дело – глядеть в глаза вдове.
Но Валентина Егоровна перебила его:
– Мне незачем на твоем месте оказываться, я и на своем достаточно видела!
Продлись этот разговор еще немного, он бы кончился размолвкой, но оба вовремя
почувствовали, что это может случиться, сдержались и заговорили о другом: Серпилин – о
том, чтобы она сразу же шла снова работать в свой госпиталь, а она – о том, чтобы он после
своего ранения пореже надевал сапоги.
– Сегодня в дорогу, например, вполне можно ехать в валенках…
С этого резонного соображения начался уже и вовсе предотъездный разговор…
А еще через полчаса Серпилин, миновав Замоскворечье и предъявив на выезде
документы, уже ехал по шоссе, уходившему к фронту.
…Серпилин прибыл в штаб армии и разыскал избу, где жил командующий.
Встретивший его адъютант предложил ему располагаться и ждать.