Page 242 - Живые и мертвые

Начальник политотдела жил через три дома. Серпилин открыл дверь, спросил:
«Разрешите?» – и с радостью узнал в человеке, поднявшемся навстречу ему из-за стола,
полкового комиссара Максимова.
– Здравствуй, Максимов, веселый человек! – невольно вырвалось у Серпилина, пока он,
стоя посреди комнаты, тряс руку улыбавшемуся Максимову.
– Раз явился, посиди с нами пять минут, – сказал Максимов, таща Серпилина за руку. –
Сейчас тебя познакомлю!
– Хорошо, но только, правда, на пять минут, – постучав по часам, сказал Серпилин. –
Тот, кто повыше тебя, приказал немедля ехать в дивизию!
– Гонит или сам спешишь? – улыбнулся Максимов.
– И гонит, и сам спешу.
Серпилин познакомился с четырьмя сидевшими у Максимова, вставшими при его
появлении людьми и подсел к столу, не снимая шинели, показывая этим, что, как ни приятно
встретиться с Максимовым, через пять минут он все же уедет.
Из четырех человек, с которыми познакомил Серпилина Максимов, один был военный
– полковник, а трое – гражданские, одетые, впрочем, тоже по-военному: в такие же сапоги и
гимнастерки с командирскими поясами, только без петлиц и знаков различия. Двое
гражданских были – секретарь райкома лежавшего впереди оккупированного немцами
района и секретарь горкома небольшого подмосковного городка, стоявшего как раз за
спиной армии; час назад Серпилин проезжал через него. Третий гражданский – старик со
щекой, изувеченной шрамом, – был директором мебельной фабрики.
– По поручению Военного совета вместе с начальником тыла кое-что дополнительно
вынимаем из товарищей подзащитных, – объяснил Максимов.
– Смотри какой адвокат! – сказал секретарь горкома.
– Не адвокат, а защитник, – отшутился Максимов.
– Защитники в окопах сидят, – не спустил ему секретарь, – а ты только состоишь при
них. Из нас вынимать не надо, мы сами даем.
– Ну, мужик ты, положим, прижимистый, – сказал начальник тыла.
– С двух его промышленных гигантов сейчас дань собираем, – рассмеялся Максимов, –
со швейной и с бывшей мебельной, а ныне лыжной. Маскхалаты нам шьют, лыжи и
пулеметные санки делают. Сегодня дополнительно кое-что попросили и для убедительности
к себе привезли.
– А, брось ты, – отмахнулся секретарь горкома, – хоть бы говорить постыдился! На
швейной фабрике без твоих убеждений какую ночь женщины не спят? Скажи лучше – не
рассчитали, теперь еще триста пар лыж просим!
– Не спорю, – Максимов кивнул на старика с изуродованной щекой, – но пока его
уговоришь, семь потов сойдет. И хоть бы лыжи хорошие были!
– Из невыдержанного дерева, а тем более сырого, хорошие лыжи быть не могут, –
спокойно сказал старик. – А по количеству мы дадим. – И он повернулся к секретарю
горкома и кивнул. – Я прикинул: дадим.
Серпилин был рад, что на минуту окунулся в стихию армейского хозяйства еще с
одной, и тоже важной, стороны, напоминавшей, что наступление на носу. Но время не
ждало.
– Пожелаю всего доброго, товарищи!
– Провожу тебя до машины. – Максимов встал.
Серпилин поочередно пожал руки присутствующим, последнему – директору лыжной
фабрики.
– А я у вас служил, товарищ генерал, – сказал тот, задерживая руку Серпилина.
– Когда?
– А тогда, когда мы с вами генералов били, – улыбнулся директор, и от улыбки шрам
на его щеке изогнулся в запятую. – С пополнением московских рабочих прибыл к вам, на
Деникина! А стояли вы тогда немного поюжнее Навли, Брянской губернии.