Page 241 - Живые и мертвые

этом поддержите, а если по-прежнему останется в состоянии панихиды – доложите мне,
переместим в другую дивизию, а из другой возьмем к вам… Что до комиссара, то комиссар
человек порядочный, храбр и любит передовую. Большего не скажу: пока мало знаю. До
него был хороший, я бы даже сказал – замечательный, но дивизия невезучая: ранили за
неделю до Орлова. А подробней на эту тему – зайдите к начальнику политотдела: член
Военного совета уехал в части, а он – здесь и просил, чтоб зашли. По стакану чаю перед
дорогой?
Серпилин поблагодарил. Он продрог в пути и был не прочь выпить рюмку водки. Но
чай оказался действительно чаем. В соседней комнате на столе, возле койки, накрытой
ковром, стояли два дымящихся стакана с крепким чаем и прикрытая салфеткой тарелка с
печеньем.
– А знаете, я вас, когда мы учились в академии, не запомнил, – сказал командующий,
как бы кладя этими словами грань между служебным и товарищеским разговором.
– И я вас тоже, – сказал Серпилин.
Теперь, когда речь шла о прошлом, он чувствовал себя на равной ноге.
– А потом вы, судя по вашему послужному списку, вернулись в академию и были на
кафедре тактики?
– Да, до тридцать седьмого.
– Значит, чуть было снова не встретились. В тридцать шестом меня тоже сватали в
академию, на преподавательскую, а потом вдруг в двадцать четыре часа собрался и уехал в
Испанию, – как говорится, бывают в нашей жизни неожиданности…
– А после Испании?
– В Генштабе. А в самый канун войны бог сподобил пойти на мехкорпус.
Упомянув о мехкорпусе и, очевидно, вспомнив об окружении, командующий спросил,
как Серпилин прорывался под Ельней.
– Понес большие потери, – сказал Серпилин. – Больше половины.
– И я примерно такие же… – сказал командующий, впервые за все время глядя не перед
собой, а в сторону. – Горькая вещь – окружение: с трудом вспоминаю и не хочу повторять.
Противоречие: с одной стороны, человек вчера добровольно присоединился к тебе и идет с
тобой сквозь все опасности, через фашистов к своим. А с другой стороны, завтра ты его за
первое же невыполнение приказа расстреливаешь перед строем. И не можешь иначе, не
вправе, потому что два-три невыполненных приказа в обстановке окружения – и все рухнет.
Хотя люди в большинстве сами пришли к тебе. Могли разбрестись, а пришли. Но раз
пришли – дальше действует сила приказа. Не так ли?
– Еще бы не так! – сказал Серпилин.
– Меня потом один выходивший со мной товарищ, – перед словом «товарищ»
командующий выдержал крохотную паузу, – обличал в превышении власти. Не спорю,
может, и был жесток, настаивая на безусловном выполнении своих приказов. Но давайте
спросим себя: почему человек не выполняет приказа? Чаще всего потому, что боится
умереть, выполняя его. А теперь спросим: чем же преодолеть этот страх? Чем-то, что еще
сильнее страха смерти. Что это? В разных обстоятельствах разное: вера в победу, чувство
собственного достоинства, страх выглядеть трусом перед лицом товарищей, но иногда и
просто страх расстрела. К сожалению, так. А тот, кто потом писал про меня насчет
жестокости, превышения власти и прочего, сам вышел из окружения чистеньким, про него
писать было нечего – ни хорошего, ни худого. Но людей из окружения вывел не он, а я. Не
сталкивались с этой проблемой? – Командующий посмотрел в глаза Серпилину.
Серпилин молча кивнул.
– Ну что ж… – Командующий выпил последний глоток чаю и встал. – Желаю успеха в
наступлении! Может, наконец утолим свои сердца бывших окруженцев, когда погоним их к
чертовой матери! Расплатимся за все и за всех, даже за тех, кого из-за создавшейся
обстановки когда-то пришлось расстрелять своей рукой. Зайдите в политотдел и езжайте.
Мой адъютант сопроводит вас до штаба дивизии.