Page 243 - Живые и мертвые

– Стоял, верно. Было дело, – сказал Серпилин. – Значит, теперь за лыжи для своей
дивизии могу быть спокоен?
– Считайте, как у Христа за пазухой!..
– Вот и встретились, Федор Федорович, я очень, очень рад… – говорил Максимов,
выходя с Серпилиным на залитую лунным светом деревенскую улицу. Она имела бы вполне
мирный вид, если бы не припорошенная снегом свежая воронка от бомбы.
– Я тоже рад.
– А я так рад, – повторил Максимов, – что, ей-богу, впору обратно комиссаром дивизии
к тебе попроситься. Тем более – в ней воевал, в ней ранен был и прежнего ее командира знал
и любил и своими руками вчера похоронил. До слез жалко Орлова! Но, раз уж так вышло,
рад, что именно ты на эту дивизию идешь. Серьезно, моя бы воля, пошел бы с тобой
комиссаром. Одна беда: раз уже повысили, теперь, пока не согрешу, обратно не понизят.
– А ты согреши.
– Ладно! – сказал Максимов так серьезно, что Серпилин улыбнулся.
– Буду ждать. А пока скажи мне про нынешнего комиссара…
– Фамилия его…
– Фамилию как раз знаю – Пермяков. А вот все остальное?
– Прибыл сюда меньше недели. Был комиссаром корпуса в Крыму. Корпус себя на
Чонгаре, как говорится, не показал, ну, и с комиссара, раба божьего, ромб сняли, а шпалы
надели. Не знаю уж, за чьи грехи – за свои или за чужие. Еще вопросы будут? –
полушутя-полусерьезно добавил Максимов.
– Вопросов много, да времени у нас с тобой мало…
Они стояли у машины, обоим не хотелось расставаться.
– Вот готовим лыжные батальоны, – сказал Максимов. – Ты, Федор Федорович, папаху,
надеюсь, скинешь и шинель тоже? А то ведь у них снайперы, а у тебя фигура полтора
человеческих роста. Да и теплей в ушанке и полушубке.
– Скину, – сказал Серпилин. – В машине все в запасе есть. Даже валенки. Не
беспокойся, под снайпера не попаду. Не входит в число моих желаний. Тем более сейчас.
– А разве когда-нибудь входило?
– Как тебе сказать… Тут я последние дни в госпитале, признаться, перечитывал
Достоевского. Так вот, может, помнишь, там у него Раскольников рассуждает про человека,
который, чтобы жить, на что угодно готов – хоть всю жизнь на одном аршине, один, без
людей, в темноте, молча, стоять, только бы жить, только бы не умереть! Ну, а я на это не
согласен, я согласен жить только на определенных условиях.
– А именно?
– А именно на таких, чтобы мы победили немцев! А какая может быть без этого жизнь?
В темноте, в страхе, молча, на одном аршине? Так я на такую жизнь не согласен! И ты тоже,
наверное.
И он уехал, еще раз крепко пожав руку Максимову.
Чтобы добраться до штаба дивизии, нужно было вернуться с проселка на шоссе,
сделать по нему километров семь и снова свернуть на другой проселок. До шоссе Серпилин
доехал довольно быстро, но там почти сразу же его «эмка» застряла. По обочинам шоссе шла
к фронту пехота, а посередине, неведомо как далеко растянувшись, застрял гаубичный
артиллерийский полк на механической тяге. Дальше дорога подымалась в гору, там,
наверное, буксовали машины и была пробка.
Шофер обогнул несколько грузовиков, съехал на обочину, застрял, выскочил с лопатой
в снег, побуксовав, снова выехал на шоссе, объехал еще один грузовик и, не рискуя опять
завалиться в снег, остановился.
Адъютант командующего выскочил из «эмки» и побежал вперед, к голове застрявшей
колонны.
– Этот сейчас расчистит! – уверенно сказал шофер.
Предсказание не оправдалось: прошло еще двадцать минут, пехота все шла и шла,