Page 250 - Живые и мертвые

Климович задумался и сказал, что, по его впечатлению, у немцев были и части, уже
получившие приказ на отход, и части, не получившие такого приказа. В общем, какая-то
неразбериха.
– Наверно, так оно и есть, – согласился Серпилин. – Но мне лично сдается, что,
просрочь мы неделю, не почувствуй момента, пришлось бы иметь дело с организованным
отходом. Чувство такое, что момент унюхали! – с удовольствием воскликнул он и даже
потянул носом воздух.
Радуясь происшедшему, они подумали об одном и том же: какая-то доля немецкого
сопротивления уже сломлена, но с чем придется иметь дело завтра, еще неизвестно. И
простились, прочтя эту беспокойную мысль в глазах друг у друга.
– Я прямо на его бригаду из окружения вышел, – после ухода Климовича сказал
Серпилин Ртищеву, который во время их разговора продолжал молчаливо заниматься
своими делами.
Ртищев кивнул. Он вообще много работал и мало говорил, словно желая своим
молчанием сказать Серпилину: «Что у меня на душе, вам дела нет. А о моей работе судите
сами: работаю у вас на глазах».
Такие отношения хотя и не радовали, но устраивали Серпилина, да у него и не было
времени задумываться над этим.
Он задал Ртищеву несколько вопросов, которые, пробыв полдня впереди, в полках,
обычно задает командир дивизии своему начальнику штаба: что слышно у соседей справа и
слева? как с подвозом боеприпасов? как подтягиваются тылы и не звонило ли начальство?
Слева, в соседней армии, дела шли хорошо. Сосед справа отставал: образовавшийся
уступ грозил превратиться в разрыв. Из армии звонил начальник штаба и запрашивал
обстановку. Судя по тому, что не попрекал и никого не ставил в пример, следовало полагать,
что ставить им в пример пока некого: наибольший успех и вчера и сегодня приходился на их
долю.
Услышав все эти известия, Серпилин, так и не сбросив полушубка, наскоро сел пить
чай.
– Вон как! – раздался с порога резкий, насмешливый голос. – Еще у немцев пол-России
отбирать надо, а командир дивизии одну точку на карте занял и сидит чаевничает!
В дверях стоял командующий; несмотря на сильный мороз, он был одет строго по
форме: в сапоги, шинель и папаху; лицо было багровое от мороза и, как показалось
Серпилину, злое.
– Доложите обстановку! – сказал командующий и, скинув на ходу шинель и папаху на
руки адъютанту, шагнул к столу.
Серпилин, нагнувшись рядом с ним над картой, доложил обстановку и карандашом
уточнил продвижение двух своих левофланговых полков. Педантичный Ртищев впредь до
получения письменных донесений от командиров полков отметил последнее продвижение
только пунктиром.
– Что, сюда, куда вы показываете, продвинулись? – недоверчиво спросил
командующий, видя, как Серпилин поверх пунктира наносит на карту жирные красные
линии. Ему показалось, что командир дивизии спешит в его присутствии выдать желаемое за
действительное. – Продвинулись или предполагаете, что продвинулись?
– Продвинулись, – сказал Серпилин.
– Что-то не верится.
– А я привык верить своим глазам! – твердо сказал Серпилин, понимая всю важность
этой минуты для их дальнейших отношений. – Предполагаю, – добавил он, – что сейчас
продвинулись уже сюда и сюда… – Он нанес две пунктирные черты. – А здесь, – он упер
карандаш в свои жирные красные линии, – был сам. – Он взглянул на часы и уточнил до
минуты, когда именно был в том и в другом месте.
Командующий часто говорил с подчиненными в той холодной, резкой манере, в какой
начал разговор с Серпилиным. Он умел задевать людей, когда был недоволен ими, и не