Page 31 - Живые и мертвые

капитан.
– Он в бок ранен, – угрюмо, как все, что он говорил, кивнув на Синцова, сказал
летчик. – Ему в госпиталь надо ехать.
– Ранен? – переспросил капитан, и в глазах его было недоверчивое желание заставить
раздеться и показать рану.
«Не верит», – подумал Синцов, и душа его похолодела от обиды.
Но капитан теперь уже и сам увидел темное пятно на гимнастерке Синцова.
– Доложите своему политруку, – повернулся он к Люсину, – почему вы отказываетесь
остаться и идти в бой. Или вы тоже ранены, но от меня скрывали?
– Я не ранен! – неожиданно визгливо выкрикнул Люсин, и его красивое лицо
оскалилось. – И я ни от чего не отказываюсь. Я на все готов! Но у меня есть задание
редактора поехать и вернуться, и я без приказания своего старшего по команде не могу
своевольничать!
– Ну, как вы ему прикажете? – спросил капитан Синцова. – Положение у нас тяжелое,
вот у меня на всю группу даже ни одного политработника нет. Вчера сами из окружения
вышли, а сегодня уже пхнули чужую дыру затыкать. Пока я тут людей собираю, там, на
Березине, бригада последние головы кладет!
– Да, конечно, оставайтесь, товарищ Люсин, раз хотите, – простодушно сказал
Синцов. – Я бы тоже… – Он поднял глаза на Люсина и, только встретившись с ним глазами,
понял, что тот вовсе не хотел оставаться и ждал от него совсем других слов.
– Ну, теперь все, – сказал капитан и строго, в упор повернулся к Люсину: – Идите к
старшине, принимайте вместе с ним команду над группой.
– Только вы доложите редактору про это самоуправство и что вы тоже… – крикнул
Люсин в лицо Синцову, но не успел закончить фразу, потому что капитан с силой повернул
его своей перевязанной рукой и подтолкнул вперед.
– Доложит, не беспокойся! Иди выполняй приказание. Ты теперь у нас в бригаде. А не
будешь подчиняться – жизни лишу.
Люсин пошел, горбя плечи, за одну минуту перестав быть стройным и молодцеватым
военным, которым он казался до этого, а Синцов, почувствовав непреодолимую слабость,
опустился на землю.
Капитан удивленно посмотрел на Синцова, потом, вспомнив, что политрук ранен, хотел
что-то сказать, но телефон издал слабый писк, и он схватился за трубку.
– Слушаю, товарищ подполковник! Одну группу отправил по старому маршруту.
Вторую сформировал. Куда? Сейчас отмечу. – Он вытащил из-за пазухи комбинезона
сложенную вчетверо карту и, поискав глазами какой-то пункт, сделал резкую отметку
ногтем. – Так точно, стоят в засаде. – Синцов понял, что он говорит о пушках у шоссе. – И
гранаты на случай связали. Не пустим!
Капитан замолчал и целую минуту слушал что-то со счастливым выражением лица.
– Ясно, товарищ подполковник, – сказал он наконец. – Вполне ясно. А у нас как раз
тут… – Он хотел что-то рассказать, но, очевидно, на другом конце провода его оборвали. –
Есть закончить разговоры! – сказал он смущенно. – У меня тоже все.
Он положил трубку на ящик, встал и поглядел в лицо летчику с таким выражением,
словно в его силах было сказать что-то радостное этому человеку, у которого только что
сгорела машина и на глазах погибли товарищи. И это так и было, он и сказал то
единственное, что еще могло сейчас порадовать летчика:
– Подполковник говорит, что вряд ли сегодня можно ожидать прорыва по шоссе.
Немцы только небольшую часть танков переправили. Остальных вы за Березиной
остановили. Мост в прах разбит, следов не видно.
– Мост в прах, и нас в прах – гордиться нечем! – отрезал летчик, но по его лицу было
видно, что он все-таки гордится этим мостом.
– А как вы горели! Мы кулаки зубами рвали! – сказал капитан. Ему хотелось утешить
летчика. – Немец тут упал, хотел его живым взять, да где там, разве можно на это людей