Page 26 - Живые и мертвые

с собой летчика и двух милиционеров, погнал машину назад.
Они снова ехали к Бобруйску, напряженно глядя по сторонам, надеясь заметить
парашют прямо с машины; им казалось, что он опустился совсем рядом с дорогой.
В это время летчик, которого они искали, действительно лежал в ста шагах от дороги,
на маленькой лесной полянке. Не желая, чтобы немцы расстреляли его в воздухе, он
хладнокровно затянул прыжок, но не рассчитал до конца и выдернул кольцо парашюта на
секунду позднее, чем следовало. Парашют раскрылся почти у самой земли, и летчик сломал
обе ноги и ударился о пень позвоночником. Теперь он лежал возле этого пня, зная, что все
кончено: тело ниже пояса было чужое, парализованное, он не мог даже ползти по земле. Он
лежал на боку и, харкая кровью, смотрел в небо. Сбивший его «мессершмитт» погнался за
беззащитными теперь бомбардировщиками; в небе уже был виден один дымный хвост.
На земле лежал человек, никогда особенно не боявшийся смерти. За свою недолгую
жизнь он не раз бестрепетно думал о том, что когда-нибудь его могут сбить или сжечь точно
так же, как он сам много раз сбивал и сжигал других. Однако, несмотря на его вызывавшее
зависть товарищей природное бесстрашие, сейчас ему было страшно до отчаяния.
Он полетел сопровождать бомбардировщики, но на его глазах загорелся один из них, а
два других ушли к горизонту, и он уже ничем не мог им помочь. Он считал, что лежит на
территории, занятой немцами, и со злобой думал о том, как фашисты будут стоять над ним и
радоваться, что он мертвый валяется у их ног, он, человек, о котором, начиная с тридцать
седьмого года, с Испании, десятки раз писали газеты! До сих пор он гордился, а порой и
тщеславился этим. Но сейчас был бы рад, если бы о нем никогда и ничего не писали, если б
фашисты, придя сюда, нашли тело того никому не известного старшего лейтенанта, который
четыре года назад сбил свой первый «фоккер» над Мадридом, а не тело генерал-лейтенанта
Козырева. Он со злобой и отчаянием думал о том, что, даже если у него достанет сил порвать
документы, все равно немцы узнают его и будут расписывать, как они задешево сбили его,
Козырева, одного из первых советских асов.
Он впервые в жизни проклинал тот день и час, которым раньше гордился, когда после
Халхин-Гола его вызвал сам Сталин и, произведя из полковников прямо в
генерал-лейтенанты, назначил командовать истребительной авиацией целого округа.
Сейчас, перед лицом смерти, ему некому было лгать: он не умел командовать никем,
кроме самого себя, и стал генералом, в сущности оставаясь старшим лейтенантом. Это
подтвердилось с первого же дня войны самым ужасным образом, и не только с ним одним.
Причиной таких молниеносных возвышений, как его, были безупречная храбрость и кровью
заработанные ордена. Но генеральские звезды не принесли ему умения командовать
тысячами людей и сотнями самолетов.
Полумертвый, изломанный, лежа на земле, не в силах двинуться с места, он сейчас
впервые за последние, кружившие ему голову годы чувствовал весь трагизм происшедшего с
ним и всю меру своей невольной вины человека, бегом, без оглядки взлетевшего на
верхушку длинной лестницы военной службы. Он вспоминал о том, с какой беспечностью
относился к тому, что вот-вот начнется война, и как плохо командовал, когда она началась.
Он вспоминал свои аэродромы, где половина самолетов оказалась не в боевой готовности,
свои сожженные на земле машины, своих летчиков, отчаянно взлетавших под бомбами и
гибнувших, не успев набрать высоту. Он вспоминал свои собственные противоречивые
приказания, которые он, подавленный и оглушенный, отдавал в первые дни, мечась на
истребителе, каждый час рискуя жизнью и все-таки почти ничего не успевая спасти.
Он вспомнил сегодняшнюю предсмертную радиограмму с одного из этих пошедших
бомбить переправу и сожженных ТБ-3, которых нельзя, преступно было посылать днем без
прикрытия истребителей и которые все же сами вызвались и полетели, потому что
разбомбить переправу требовалось во что бы то ни стало, а истребителей для прикрытия уже
не было.
Когда на могилевском аэродроме, где он сел, сбив по дороге встретившийся ему в
воздухе «мессершмитт», он услышал в радионаушниках хорошо знакомый голос майора