Page 53 - Живые и мертвые

А он в это время, через сутки… Он не знал, что с ним будет через сутки, и не хотел
сейчас думать об этом. Он знал одно: сегодняшняя тишина не бесконечна, она кончится
ночью или утром, и тогда начнется бой. А что будет с ним в этом бою, он не знал, так же как
этого не знали и все другие люди, составлявшие полк Серпилина и сидевшие здесь, рядом, в
окопах, и дальше – за километр и за два – в землянках и ходах сообщения, и еще дальше, в
тех щелях, которые уже, наверное, вырыл трудолюбивый Плотников на ржаном поле, под
немецкими танками.
Ни Синцов, ни Мишка, уже успевший проскочить днепровский мост и в свою очередь
думавший сейчас об оставленном им Синцове, оба не представляли себе, что будет с ними
через сутки.
Мишка, расстроенный мыслью, что он оставил товарища на передовой, а сам
возвращается в Москву, не знал, что через сутки Синцов не будет ни убит, ни ранен, ни
поцарапан, а живой и здоровый, только смертельно усталый, будет без памяти спать на дне
этого самого окопа.
А Синцов, завидовавший тому, что Мишка через сутки будет в Москве говорить с
Машей, не знал, что через сутки Мишка не будет в Москве и не будет говорить с Машей,
потому что его смертельно ранят еще утром, под Чаусами, пулеметной очередью с
немецкого мотоцикла. Эта очередь в нескольких местах пробьет его большое, сильное тело,
и он, собрав последние силы, заползет в кустарник у дороги и, истекая кровью, будет
засвечивать пленку со снимками немецких танков, с усталым Плотниковым, которого он
заставил надеть каску и автомат, с браво выпятившимся Хорышевым, с Серпилиным,
Синцовым и грустным начальником штаба. А потом, повинуясь последнему безотчетному
желанию, он будет ослабевшими толстыми пальцами рвать в клочки письма, которые эти
люди посылали с ним своим женам. И клочки этих писем сначала усыплют землю рядом с
истекающим кровью, умирающим Мишкиным телом, а потом сорвутся с места и, гонимые
ветром, переворачиваясь на лету, понесутся по пыльному шоссе под колеса немецких
грузовиков, под гусеницы ползущих к востоку немецких танков.

5

Федор Федорович Серпилин, в полку у которого остался Синцов, был человек с одной
из тех биографий, что ломаются, но не гнутся. В его послужном списке было отмечено много
перемен, но, в сущности, он всю жизнь занимался одним делом – как умел, по-солдатски,
служил революции. Служил в германскую войну, служил в гражданскую, служил, командуя
полками и дивизиями, служил, учась и читая лекции в академиях, служил, даже когда судьба
не по доброй воле забросила его на Колыму.
Он происходил из семьи сельского фельдшера, отец его был русским, а мать –
касимовской татаркой, сбежавшей из дома и крестившейся, чтобы выйти замуж за его отца.
Отец Серпилина и сейчас еще служил фельдшером в Туме, на узкоколейке, пересекающей
глухие мещерские леса. Там Серпилин провел свое детство и оттуда, повторяя путь отца,
восемнадцатилетним парнем уехал учиться в фельдшерскую школу в Рязань. В
фельдшерской школе он попал в революционный кружок, оказался на примете у полиции и,
наверное, кончил бы ссылкой, если бы не забрившая ему лоб первая мировая война.
Зимой семнадцатого года фельдшер Серпилин участвовал в первых братаниях, а
осенью, как выборный командир батальона, дрался с немцами, наступавшими на красный
Питер. Когда организовалась Красная Армия, он так и остался на пришедшихся ему по нраву
строевых должностях и закончил гражданскую войну, командуя полком на Перекопе.
Знавшие начало его биографии сослуживцы подшучивали, за глаза называя его
фельдшером. Это было так давно, что пора бы запамятовать, но он и сам при случае шутя
ссылался на свою былую профессию. Сколько помнил себя Серпилин, после гражданской
войны он почти всегда учился: пройдя курсы переподготовки, опять командовал полком,
потом готовился в академию, кончал ее, потом, переучиваясь на танкиста, служил в первых