Page 55 - Живые и мертвые

стоило не дешево. Громадность театра, ввод в бой наших резервов и усиление нашей
техники, которая, черт возьми, должна же появиться на фронте в нормальных количествах, –
все это в конце концов на каком-то рубеже остановит немцев. Вопрос только, где будет этот
рубеж.
Вчерашнее затишье не радовало Серпилина. Он понимал, что немцы оставили его в
покое не потому, что потеряли надежду смять его полк, а потому, что они, к сожалению,
умело маневрировали своими силами. Результаты этого маневра уже начали сказываться.
Они прорвали фронт и слева и справа от Могилева. Это было ясно по звукам удалявшегося к
востоку боя. Только глухой мог не понять этого. А он со своим полком сидел здесь сложа
руки и ждал, когда очередь дойдет до него.
Последний приказ, пришедший в дивизию перед тем, как прервалась связь с армией,
был: прочно удерживать позиции. Что ж, для людей, готовых дорого продать свою жизнь и
знающих, как это сделать, это был неплохой приказ, в особенности если за ним не последует
приказа отступить, когда отступать будет уже поздно. Но, спрашивается, что же произошло в
соседних дивизиях и до каких пор будут продолжаться бесконечные прорывы и окружения,
от рассказов о которых уши болят?!
Думая о предстоящем, Серпилин больше всего боялся получить запоздалый приказ на
отход. Впрочем, если с утра начнется бой, тут уж от немцев и захочешь, а не оторвешься. А
бой будет. Дивизия прикрывала Могилев, сюда сходились дороги, здесь был мост через
Днепр – все, вместе взятое, было таким узелком, который не оставляют у себя в тылу, не
попытавшись развязать его.
«Черт его сюда принес, наверное, сложит теперь здесь голову! – с симпатией подумал
Серпилин о спавшем рядом с ним на траве Синцове. – Молодой еще, как мой начальник
штаба. Тоже, наверное, молодая жена…» И Серпилин перенесся мыслями к собственной
жене, жившей в Москве, в старой академической казенной квартире. Когда его арестовали,
ей все-таки оставили там одну комнату: кого-то зазрила совесть. «Ах, старая, старая! – с
нежностью подумал Серпилин. – Совсем седая стала. Измотала себя на письма, на передачи,
на хождения по сослуживцам и начальникам, а ведь какая красивая была когда-то, и сколько
горячих и глупых голов в разных гарнизонах удивлялось, зачем вышла замуж за своего
долговязого урода и почему не изменяет ему».
С запада гулко и отчетливо грохнуло: немцы положили сразу несколько снарядов.
«По Плотникову, – отметил про себя Серпилин и спокойно подумал: – Вот и начали».
Синцов вскочил и спросонок стал шарить вокруг себя, ища пилотку.
– Значит, остался? – неторопливо стряхивая с себя стебли сена, сказал ему Серпилин. –
Теперь уж жалей не жалей…
Синцов промолчал.
– Ну что ж, пойдем со мной в батальоны. Хотел бой видеть, сейчас увидишь.
Бой, возобновившийся на фронте серпилинского полка, продолжался трое суток, почти
не затихая.
К Середине первого дня немцам почти нигде не удалось продвинуться, несмотря на
сильный артиллерийский огонь, который они вели, не жалея снарядов, и несколько танковых
атак с десантами на броне. Перед фронтом полка прибавилось еще два десятка сожженных и
подбитых танков и бронетранспортеров. На ржаном поле осталось, как все говорили, пятьсот
и, как донес в дивизию не любивший преувеличений Серпилин, триста немецких трупов. В
полку людские потери были еще больше – и от огня артиллерии и танков, и от огня немецких
автоматчиков, положивших без остатка побежавшую из окопов роту. В половине рот были
убиты командиры или политруки, погиб так и не успевший выспаться Плотников, на
наблюдательном пункте прямым попаданием мины был в клочья разорван замполит полка.
Во второй половине дня к Серпилину, к последнему из трех своих командиров полка,
добрался командир дивизии полковник Зайчиков. С утра он был за Днепром и, поняв, что
остается в окружении, повернул полк, находившийся там во втором эшелоне, фронтом к
востоку и тылом к реке. Потом, переправляясь через Днепр, полдня просидел в полку,