Page 24 - Мастер и Маргарита

Николаевич их слов не воспринимал.
Однако неожиданно возле него столкнулись две женщины, и одна из них, востроносая
и простоволосая, закричала над самым ухом поэта другой женщине так:
— Аннушка, наша Аннушка! С садовой! Это ее работа! Взяла она в бакалее
подсолнечного масла, да литровку-то о вертушку и разбей! Всю юбку изгадила… Уж она
ругалась, ругалась! А он-то, бедный, стало быть, поскользнулся да и поехал на рельсы…
Из всего выкрикнутого женщиной в расстроенный мозг Ивана Николевича вцепилось
одно слово: «Аннушка»…
— Аннушка… Аннушка?.. — забормотал поэт, тревожно озираясь, — позвольте,
позвольте…
К слову «Аннушка» привязались слова «подсолнечное масло», а затем почему-то
«Понтий Пилат». Пилата поэт отринул и стал вязать цепочку, начиная со слова «Аннушка».
И цепочка эта связалась очень быстро и тотчас привела к сумасшедшему профессору.
Виноват! Да ведь он же сказал, что заседание не состоится, потому что Аннушка
разлила масло. И, будьте любезны, оно не состоится! Этого мало: он прямо сказал, что
Берлиозу отрежет голову женщина?! Да, да, да! Ведь вожатая была женщина?! Что же это
такое? А?
Не оставалось даже зерна сомнения в том, что таинственный консультант точно знал
заранее всю картину ужасной смерти Берлиоза. Тут две мысли пронизали мозг поэта.
Первая: «Он отнюдь не сумасшедший! Все это глупости!», и вторая: «Уж не подстроил ли он
это сам?!»
Но, позвольте спросить, каким образом?!
— Э, нет! Это мы узнаем!
Сделав над собой великое усилие, Иван Николаевич поднялся со скамьи и бросился
назад, туда, где разговаривал с профессором. И оказалось, что тот, к счастью, еще не ушел.
На Бронной уже зажглись фонари, а над Патриаршими светила золотая луна, и в
лунном, всегда обманчивом, свете Ивану Николаевичу показалось, что тот стоит, держа под
мышкою не трость, а шпагу.
Отставной втируша-регент сидел на том самом месте, где сидел еще недавно сам Иван
Николаевич. Теперь регент нацепил себе на нос явно не нужное пенсне, в котором одного
стекла вовсе не было, а другое треснуло. От этого клетчатый гражданин стал еще гаже, чем
был тогда, когда указывал Берлиозу путь на рельсы.
С холодеющим сердцем Иван приблизился к профессору и, взглянув ему в лицо,
убедился в том, что никаких признаков сумасшествия нет и не было.
— Сознавайтесь, кто вы такой? — глухо спросил Иван.
Иностранец насупился, глянул так, как будто впервые видит поэта, и ответил
неприязненно:
— Не понимай… русский говорить…
— Они не понимают! — ввязался со скамейки регент, хотя его никто и не просил
объяснять слова иностранца.
— Не притворяйтесь! — грозно сказал Иван и почувствовал холод под ложечкой, — вы
только что прекрасно говорили по-русски. Вы не немец и не профессор! Вы — убийца и
шпион! Документы! — яростно крикнул Иван.
Загадочный профессор брезгливо скривил и без того кривой рот и пожал плечами.
— Гражданин! — опять встрял мерзкий регент, — вы что же это волнуете интуриста?
За это с вас строжайше спросится! — а подозрительный профессор сделал надменное лицо,
повернулся и пошел от Ивана прочь.
Иван почувствовал, что теряется. Задыхаясь, он обратился к регенту:
— Эй, гражданин, помогите задержать преступника! Вы обязаны это сделать!
Регент чрезвычайно оживился, вскочил и заорал:
— Где твой преступник? Где он? Иностранный преступник? — глаза регента радостно
заиграли, — этот? Ежели он преступник, то первым долгом следует кричать: «Караул!» А то