Page 206 - Мастер и Маргарита

комнате № 118-й привычке, сам себе бормотал.
И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не могла бы
сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что возможно, что это лунные цепочки и
самый конь — только глыба мрака, и грива этого коня — туча, а шпоры всадника — белые
пятна звезд.
Так летели в молчании долго, пока и сама местность внизу не стала меняться.
Печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и тусклые лезвия рек. Внизу
появились и стали отблескивать валуны, а между ними зачернели провалы, в которые не
проникал свет луны.
Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской вершине, и тогда
всадники двинулись шагом, слушая, как кони их подковами давят кремни и камни. Луна
заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в пустынной местности
кресло и в нем белую фигуру сидящего человека. Возможно, что этот сидящий был глух или
слишком погружен в размышление. Он не слыхал, как содрогалась каменистая земля под
тяжестью коней, и всадники, не тревожа его, приблизились к нему.
Луна хорошо помогала Маргарите, светила лучше, чем самый лучший электрический
фонарь, и Маргарита видела, что сидящий, глаза которого казались слепыми, коротко
потирает свои руки и эти самые незрячие глаза вперяет в диск луны. Теперь уж Маргарита
видела, что рядом с тяжелым каменным креслом, на котором блестят от луны какие-то
искры, лежит темная, громадная остроухая собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядит
на луну.
У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается невысыхающая
черно-красная лужа.
Всадники остановили своих коней.
— Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали
только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего
героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная
луна, как видите, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но и его верного
сторожа, собаку. Если верно, что трусость — самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем
не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит,
должен разделять участь того, кого он любит.
— Что он говорит? — спросила Маргарита, и совершенно спокойное ее лицо
подернулось дымкой сострадания.
— Он говорит, — раздался голос Воланда, — одно и то же, он говорит, что и при луне
ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда
спит, то видит одно и то же — лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с
арестантом Га-Ноцри, потому, что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно,
четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то
не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать
ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он
нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную
славу. Он утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой
Левием Матвеем.
— Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много? — спросила
Маргарита.
— Повторяется история с Фридой? — сказал Воланд, — но, Маргарита, здесь не
тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
— Отпустите его, — вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то
кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и полетел по уступам
в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла сказать, был ли это грохот падения
или грохот сатанинского смеха. Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на
Маргариту, и говорил: