Page 68 - Мастер и Маргарита

— Мерси, — надменно ответила брюнетка и пошла по трапу в партер. Пока она шла,
зрители вскакивали, прикасались к футляру.
И вот тут прорвало начисто, и со всех сторон на сцену пошли женщины. В общем
возбужденном говоре, смешках и вздохах послышался мужской голос: «Я не позволю тебе!»
— и женский: «Деспот и мещанин, не ломайте мне руку!» Женщины исчезали за занавеской,
оставляли там свои платья и выходили в новых. На табуретках с золочеными ножками сидел
целый ряд дам, энергично топая в ковер заново обутыми ногами. Фагот становился на
колени, орудовал роговой надевалкой, кот, изнемогая под грудами сумочек и туфель,
таскался от витрины к табуретам и обратно, девица с изуродованной шеей то появлялась, то
исчезала и дошла до того, что уж полностью стала тарахтеть по-французски, и удивительно
было то, что ее с полуслова понимали все женщины, даже те из них, что не знали ни одного
французского слова.
Общее изумление вызвал мужчина, затесавшийся на сцену. Он объявил, что у супруги
его грипп и что он поэтому просит передать ей что-нибудь через него. В доказательство же
того, что он действительно женат, гражданин был готов предъявить паспорт. Заявление
заботливого мужа было встречено хохотом, Фагот проорал, что верит, как самому себе, и без
паспорта, и вручил гражданину две пары шелковых чулок, кот от себя добавил футлярчик с
помадой.
Опоздавшие женщины рвались на сцену, со сцены текли счастливицы в бальных
платьях, в пижамах с драконами, в строгих визитных костюмах, в шляпочках, надвинутых на
одну бровь.
Тогда Фагот объявил, что за поздним временем магазин закрывается до завтрашнего
вечера ровно через одну минуту, и неимоверная суета поднялась на сцене. Женщины
наскоро, без всякой примерки, хватали туфли. Одна, как буря, ворвалась за занавеску,
сбросила там свой костюм и овладела первым, что подвернулось, — шелковым, в громадных
букетах, халатом и, кроме того, успела подцепить два футляра духов.
Ровно через минуту грянул пистолетный выстрел, зеркала исчезли, провалились
витрины и табуретки, ковер растаял в воздухе так же, как и занавеска. Последней исчезла
высоченная гора старых платьев и обуви, и стала сцена опять строга, пуста и гола.
И вот здесь в дело вмешалось новое действующее лицо.
Приятный звучный и очень настойчивый баритон послышался из ложи N 2:
— Все-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы
перед зрителями технику ваших фокусов, в особенности фокус с денежными бумажками.
Желательно также и возвращение конферансье на сцену. Судьба его волнует зрителей.
Баритон принадлежал не кому иному, как почетному гостю сегодняшнего вечера
Аркадию Аполлоновичу Семплеярову, председателю акустической комиссии московских
театров.
Аркадий Аполлонович помещался в ложе с двумя дамами: пожилой, дорого и модно
одетой, и другой — молоденькой и хорошенькой, одетой попроще. Первая из них, как вскоре
выяснилось при составлении протокола, была супругой Аркадия Аполлоновича, а вторая —
дальней родственницей его, начинающей и подающей надежды актрисой, приехавшей из
Саратова и проживающей на квартире Аркадия Аполлоновича и его супруги.
— Пардон! — отозвался Фагот, — я извиняюсь, здесь разоблачать нечего, все ясно.
— Нет, виноват! Разоблачение совершенно необходимо. Без этого ваши блестящие
номера оставят тягостное впечатление. Зрительская масса требует объяснения.
— Зрительская масса, — перебил Семплеярова наглый гаер, — как будто ничего не
заявляла? Но, принимая во внимание ваше глубокоуважаемое желание, Аркадий
Аполлонович, я, так и быть, произведу разоблачение. Но для этого разрешите еще один
крохотный номерок?
— Отчего же, — покровительственно ответил Аркадий Аполлонович, — но
непременно с разоблачением!
— Слушаюсь, слушаюсь. Итак, позвольте вас спросить, где вы были вчера вечером,