Page 73 - Мастер и Маргарита

своими руками сшила ее мне, — таинственно добавил он.
— А как ваша фамилия?
— У меня нет больше фамилии, — с мрачным презрением ответил странный гость, — я
отказался от нее, как и вообще от всего в жизни. Забудем о ней.
— Так вы хоть про роман скажите, — деликатно попросил Иван.
— Извольте-с. История моя, действительно, не совсем обыкновенная, — начал гость.
…Историк по образованию, он еще два года тому назад работал в одном из московских
музеев, а кроме того, занимался переводами.
— С какого языка? — с интересом спросил Иван.
— Я знаю пять языков, кроме родного, — ответил гость, — английский, французский,
немецкий, латинский и греческий. Ну, немножко еще читаю по-итальянски.
— Ишь ты! — завистливо шепнул Иван.
Жил историк одиноко, не имея нигде родных и почти не имея знакомых в Москве. И,
представьте, однажды выиграл сто тысяч рублей.
— Вообразите мое изумление, — шептал гость в черной шапочке, — когда я сунул
руку в корзину с грязным бельем и смотрю: на ней тот же номер, что и в газете! Облигацию,
— пояснил он, — мне в музее дали.
Выиграв сто тысяч, загадочный гость Ивана поступил так: купил книг, бросил свою
комнату на Мясницкой…
— Уу, проклятая дыра! — прорычал гость.
…и нанял у застройщика в переулке близ Арбата…
— Вы знаете, что такое — застройщики? — спросил гость у Ивана и тут же пояснил: —
Это немногочисленная группа жуликов, которая каким-то образом уцелела в Москве…
Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в
музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате.
— Ах, это был золотой век, — блестя глазами, шептал рассказчик, — совершенно
отдельная квартирка, и еще передняя, и в ней раковина с водой, — почему-то особенно
горделиво подчеркнул он, — маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от
калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен. Ах, ах, ах! Зимою я
очень редко видел в оконце чьи-нибудь черные ноги и слышал хруст снега под ними. И в
печке у меня вечно пылал огонь! Но внезапно наступила весна, и сквозь мутные стекла
увидел я сперва голые, а затем одевающиеся в зелень кусты сирени. И вот тогда-то, прошлою
весной, случилось нечто гораздо более восхитительное, чем получение ста тысяч рублей. А
это, согласитесь, громадная сумма денег!
— Это верно, — признал внимательно слушающий Иван.
— Я открыл оконца и сидел во второй, совсем малюсенькой комнате, — гость стал
отмеривать руками, — так… вот диван, а напротив другой диван, а между ними столик, и на
нем прекрасная ночная лампа, а к окошку ближе книги, тут маленький письменный столик, а
в первой комнате — громадная комната, четырнадцать метров, — книги, книги и печка. Ах,
какая у меня была обстановка!
Необыкновенно пахнет сирень! И голова моя становилась легкой от утомления, и
Пилат летел к концу.
— Белая мантия, красный подбой! Понимаю! — восклицал Иван.
— Именно так! Пилат летел к концу, к концу, и я уже знал, что последними словами
романа будут: «…пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». Ну, натурально, я
выходил гулять. Сто тысяч — громадная сумма, и у меня был прекрасный серый костюм.
Или отправлялся обедать в какой-нибудь дешевый ресторан. На Арбате был чудесный
ресторан, не знаю, существует ли он теперь.
Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну:
— Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их
зовут, но они первые почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо
выделялись на черном ее весеннем пальто. Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она