Page 32 - На западном фронте без перемен

— Ведь это Тьяден, не так ли? Тьяден поднимает голову:
— А хочешь, я тебе скажу, кто ты? Химмельштос обескуражен:

— С каких это пор мы с вами на ты? Мы, по-моему, еще в канаве вместе не валялись.
Он никак не может найти выход из создавшегося положения. Столь открытой вражды он от
нас не ожидал. Но пока что он держит ухо востро, — наверно, ему уже успели наболтать про
выстрелы в спину.

Слова Химмельштоса о канаве настолько разъярили Тьядена, что он даже становится
остроумным:
— Нет, ты там один валялся.

Теперь и Химмельштос тоже кипит от злости. Однако Тьяден поспешно опережает его; ему не
терпится высказать до конца свою мысль.

— Так сказать тебе, кто ты? Ты гад паршивый, вот ты кто! Я уж давно хотел тебе это сказать.
В его сонных свиных глазках светится торжество, — он много месяцев ждал той минуты, когда
швырнет этого «гада» в лицо своему недругу.
Химмельштоса тоже прорвало:

— Ах ты щенок, грязная торфяная крыса! Встать, руки по швам, когда с вами разговаривает
начальник!
Тьяден делает величественный жест:

— Вольно, Химмельштос. Кру-гом!

Химмельштос бушует. Это уже не человек, — это оживший устав строевой службы,
негодующий на нарушителей. Сам кайзер не счел бы себя более оскорбленным, чем он. Он
рявкает:

— Тьяден, я приказываю вам по долгу службы: встать!
— Еще что прикажете? — спрашивает Тьяден.

— Вы будете выполнять мой приказ или нет? Тьяден отвечает, не повышая голоса и, сам того
не зная, заканчивает свою речь популярнейшей цитатой из немецкого классика.
Одновременно он оголяет свой тыл.
Химмельштос срывается с места, словно его ветром подхватило:

— Вы пойдете под трибунал! Мы видим, как он убегает по направлению к ротной
канцелярии.

Хайе и Тьяден оглушительно ржут, — так умеют хохотать только торфяники. У Хайе от смеха
заскакивает челюсть, и он беспомощно мычит открытым ртом. Альберт вправляет ее ударом
кулака.

Кат озабочен:
— Если он доложит, тебе несдобровать.

— А ты думаешь, он доложит? — спрашивает Тьяден.
— Обязательно, — говорю я.

— Тебе закатят по меньшей мере пять суток строгого, — заявляет Кат.
Тьядена это ничуть не страшит.

— Пять суток в кутузке — это пять суток отдыха.
— А если в крепость? — допытывается более основательный Мюллер.