Page 51 - На западном фронте без перемен

— Все кончено, Пауль, — со стоном говорит он и кусает себе руки от боли.
Мы видим людей, которые еще живы, хотя у них нет головы; мы видим солдат, которые бегут,
хотя у них срезаны обе ступни; они ковыляют на своих обрубках с торчащими осколками
костей до ближайшей воронки; один ефрейтор ползет два километра на руках, волоча за
собой перебитые ноги; другой идет на перевязочный пункт, прижимая руками к животу
расползающиеся кишки; мы видим людей без губ, без нижней челюсти, без лица; мы
подбираем солдата, который в течение двух часов прижимал зубами артерию на своей руке,
чтобы не истечь кровью; восходит солнце, приходит ночь, снаряды свистят, жизнь кончена.

Зато нам удалось удержать изрытый клочок земли, который мы обороняли против
превосходящих сил противника; мы отдали лишь несколько сот метров. Но на каждый метр
приходится один убитый.
Нас сменяют. Под нами катятся колеса, мы стоим в кузове, забывшись тяжкой дремотой, и
приседаем, заслышав оклик: «Внимание — провод!» Когда мы проезжали эти места, здесь
было лето, деревья были еще зеленые, сейчас они выглядят уже по-осеннему, а ночь несет с
собой седой туман и сырость. Машины останавливаются, мы слезаем, — небольшая кучка, в
которой смешались остатки многих подразделений. У бортов машины — темные силуэты
людей; они выкрикивают номера полков и рот. И каждый раз от нас отделяется кучка
поменьше, — крошечная, жалкая кучка грязных солдат с изжелта-серыми лицами, ужасающе
маленький остаток.

Вот кто-то выкликает номер нашей роты, по голосу слышно, что это наш ротный командир, —
он, значит, уцелел, рука у него на перевязи. Мы подходим к нему, и я узнаю Ката и Альберта,
мы становимся рядом, плечом к плечу, и посматриваем друг на друга.
Мы слышим, как наш номер выкликают во второй, а потом и в третий раз. Долго же ему
придется звать, — ведь ни в лазаретах, ни в воронках его не слышно.

И еще раз:

— Вторая рота, ко мне!
Потом тише:
— Никого больше из второй роты? Ротный молчит, а когда он наконец спрашивает: «Это
все?» — и отдает команду: «По порядку номеров рассчитайсь!» — голос его становится
немного хриплым.

Настало седое утро; когда мы выступали на фронт, было еще лето, и нас было сто пятьдесят
человек. Сейчас мы зябнем, на дворе осень, шуршат листья, в воздухе устало вспархивают
голоса: «Первый-второй-третий-четвертый...» На тридцать втором перекличка умолкает.
Молчание длится долго, наконец голос ротного прерывает его вопросом: «Больше никого?»
Он выжидает, затем говорит тихо: «Повзводно. — но обрывает себя и лишь с трудом
заканчивает: — Вторая рота. — и через силу:

— Вторая рота — шагом марш! Идти вольно!» Навстречу утру бредет лишь одна колонна по
двое, всего лишь одна коротенькая колонна.

Тридцать два человека.