Page 52 - Пастух и пастушка

все больше пеший, рядовой, и каждый сейчас говорил сам себе: "Не дай
бог
попасть в такое вот..."
Филькин начал угощать всех без разбора душистыми трофейными
сигаретами,
балагурил, развлекал народ, молотил кулаком по спинам, сулился
прислать
кухню, полную каши, и водки раздобыть не по наличию людей, по
списочному
составу, и к орденам представить всех до одного - герои! Он бы еще много
чего наобещал, но его позвали к телефону.
Вернулся Филькин из бани не такой уж веселый. Выгрызая из
обгорелой
кожуры картофельную мякоть, он повернулся карманом к Борису и, когда
тот
достал себе обугленную картофелину, мотнул головой и усмехнулся:
- Это вместо обещанной каши. Оставь старшину за себя. Пойдем
получать
указания. Нет нам покоя, и скоро, видимо, не будет.- Он вытер руки о
полушубок, полез за кисетом.- Возьми Корнея или пузырька своего. Мой
кавалер
опять куда-то провалился! Ну он у меня дофорсит! Я его откомандирую к
вам,
ты ему лопату повострее, ружье побольше, котелок поменьше...
- Это мы можем, это - пожалуйста!..

Борис взял и Корнея Аркадьевича, и Шкалика. Он хотел обойти поле,
двинулся было на окраину хутора, но Филькин ухнул до пояса и уже за
оврагами, выбирая снег из карманов, вяло ругался:
- Войну на войне все равно не обойдешь...
На поле, в ложках, в воронках, особенно возле изувеченных деревцев,
возле темно шевелящейся речки, кучами лежали убитые, изрубленные,
подавленные гусеницами немцы. Попадались еще живые, изо рта их шел
пар. Они
хватались за ноги, ползли следом по снегу, истолченному, опятнанному
кровью.
"Идем в крови и пламени, в пороховом дыму",- совсем упившись, не пел, а
рычал иногда Мохнаков какую-то совсем уж дремучую песню времен
гражданской
войны. "Вот уж воистину!.."
Обороняясь от жалости и жути, запинаясь за бугорки снега, под которыми
один на другом громоздились коченелые трупы, Борис зажмуривал глаза:
"Зачем
пришли сюда?.. Зачем? Это наша земля! Это наша родина! Где ваша?"
Корней Аркадьевич, в пояснице словно бы перешибленный стягом, оперся
на