Page 57 - Пастух и пастушка

и тогда переводчица снова взяла его под руку и запела, заворковала что-то
теплое, нежное, бархатисто-чувствительное, не переставая в то же время
стрелять глазами во все густеющее офицерье, с удовольствием отмечая, что
ее
видят и уже любят глазами.
Старик клюнул носом в поклоне, цапнул сухими птичьими лапками
пистолетик, прижал к груди, будто икону: "Данке! Данке шен",- он тут же
спохватился, догнал пехотинцев, неловко тащивших деревянное тело
генерала,
стянул с головы швейковскую пилотку. Волосы на нем росли клочковато,
весь
он, словно древняя плюшевая вещица, побитая молью. Суетясь вокруг
стрелков,
забегая то слева, то справа, что-то наговаривал выходец из пыльных веков,
пытался помогать нести своего господина. По рыхлым щекам старика
все
попрыгивали слезы.
Смекалистые, бесстрашные фронтовые воробьи спорхнули на веялку
и
нырнули в нее, как только люди удалились.
Возле клуни ждал "студебеккер" с открытым бортом, прицепленный к
танку.
Солдаты прицелились затолкнуть покойника в кузов, но старенький
немец,
петушком подпрыгивая и ловясь за доски, лез в машину. Майор подсадил

его, и
солдат снова закланялся, забормотал что-то благодарственное,
заискивающее.
Приняв бережно голову генерала, он волоком подтащил покойника к
кабине,
ногой раскатал пустые артиллерийские гильзы и, подсунув свою
пилотку,
опустил на нее затылком своего господина. Девушка-переводчица бросила
в
кузов высокий нарядный картуз. Ловко, точно вратарь, упав на одно
колено,
старикашка немец его изловил.
- Данке шен, фройляйн! - не забыл он учтиво поклониться переводчице и
надел картуз на своего господина. Сразу из жалкого старика-покойника
генерал
превратился в важного сановитого мертвеца.
Командующий фронтом был уже возле саней, в голове которых на
коленях
стоял пожилой автоматчик, туго намотав вожжи на кулаки.