Page 6 - Пастух и пастушка

тощего немца, но третий с визгом по-собачьи вцепился в него, и они
клубком
покатились в траншею, где копошились раненые, бросаясь друг на друга, воя
от
боли и ярости.
Ракеты, много ракет взмыло в небо. И в коротком, полощущем свете
отрывками, проблесками возникали лоскутья боя, в адовом столпотворении
то
сближались, то проваливались во тьму, зияющую за огнем, ощеренные
лица.
Снеговая пороша в свете сделалась черной, пахла порохом, секла лица до
крови, забивала дыхание.
Огромный человек, шевеля громадной тенью и развевающимся за
спиной
факелом, двигался - нет, летел на огненных крыльях к окопу, круша все на
своем пути железным ломом. Сыпались люди с разваленными черепами,
торной
тропою по снегу стелилось, плыло за карающей силой мясо, кровь, копоть.
- Бей его! Бей! - Борис пятился по траншее, стрелял из пистолета и не
мог попасть, уперся спиною в стену, перебирал ногами, словно бы во сне, и
не
понимал, почему не может убежать, почему не повинуются ему ноги.
Страшен был тот, горящий, с ломом. Тень его металась, то увеличиваясь,
то исчезая, сам он, как выходец из преисподней, то разгорался, то темнел,
проваливался в геенну огненную. Он дико выл, оскаливал зубы и чудились

на
нем густые волосы, лом уже был не ломом, а выдранным с корнем дубьем.
Руки
длинные, с когтями...
Холодом, мраком, лешачьей древностью веяло от этого чудовища.
Полыхающий факел, будто отсвет тех огненных бурь, из которых
возникло
чудовище, поднялось с четверенек, дошло до наших времен с
неизменившимся
обликом пещерного жителя, овеществляя это видение.
"Идем в крови и пламени..." - вспомнились вдруг слова из песни
Мохнакова, и сам он тут как тут объявился, рванул из траншеи, побрел,
черпая
валенками снег, сошелся с тем, что горел уже весь, рухнул к его ногам.
- Старшина-а-а-а-а! Мохнако-о-ов! - Борис пытался забить новую обойму
в
рукоятку пистолета и выпрыгнуть из траншеи. Но сзади кто-то держал,
тянул
его за шинель.
- Карау-у-у-ул! - тонко вел на последнем издыхании Шкалик, ординарец