Page 119 - Петр Первый
P. 119

польского и короля стольного града Прешпурга. К прешпургскому королю отходили
                потешные, Бутырский и Лефортов полки, к польскому – лучшие части стрелецких –
                Стремянного, Сухарева, Цыклера, Кровкова, Нечаева, Дурова, Нормацкого, Рязанова.
                Королем прешпургским посажен Федор Юрьевич Ромодановский, он же Фридрихус,
                польским – Иван Иванович Бутурлин, муж пьяный, злорадный и мздоимливый, но на
                забавы и шумство проворный. Стольным городом ему определен Сокольничий двор на
                Семеновском поле.

                Вначале думали, все это – прежние Петровы шутки. Но что ни день – указ, один
                беспокойнее другого. Бояре, окольничие и стольники расписывались в дворовые чины к
                обоим королям. Петр начинал играть неприлично. Многие из бояр огорчились: в
                родовых записях такого еще не бывало, чтобы с чинами шутить… Ходили к царице
                Наталье Кирилловне и осторожно жаловались на сынка. Она разводила пухлыми руками,
                ничего не понимала. Лев Кириллович с досадой говорил: «А мы что можем поделать, –
                прислан указ от великого государя, с печатями… Поезжайте к нему сами, просите
                отменить…» К Петру ехать поостереглись. Думали, так как-нибудь обойдется… Но с
                Петром не обходилось. Кое к кому из бояр нежданно вломились во дворы солдаты, силой
                велели одеться по-дворцовому, увезли в Преображенское на шутовскую службу… У
                старого князя Приимкова-Ростовского отнялись ноги. Иные пробовали сказаться
                больными, – не помогло. Скрыться некуда. Пришлось ехать на срам и стыд…
                В Прешпурге, – издалека виднелись восьмиугольные бревенчатые его башни, дерновые
                раскаты, уставленные пушками, белые палатки вокруг, – с ума можно было сойти
                русскому человеку. Как сон какой-то нелепый – игра не игра, и все будто вправду. В
                размалеванной палате, на золоченом троне под малиновым шатром сидит развалясь
                король Фридрихус; на башке – медная корона, белый атласный кафтан усажен звездами,
                поверх – мантия на заячьем меху, на ботфортах – гремучие шпоры, в зубах – табачная
                трубка… Без всяких шуток сверкает глазами. А вглядишься – Федор Юрьевич. Плюнуть
                бы, – нельзя. Думный дворянин Зиновьев от отвращения так-то плюнул, – в тот же день и
                повезли его на мужицкой телеге в ссылку, лишив чести… Наталье Кирилловне самой
                пришлось ехать в Преображенское, просить, чтобы его простили, вернули…
                А царь Петр, – тут уже руками только развести, – совсем без чина – в солдатском
                кафтане. Подходя к трону Фридрихуса, склоняет колено, и адский этот король, если
                случится, на него кричит „как на простого. Бояре и окольничие сидят – думают в
                шутовской палате, принимают послов, приговаривают прешпургские указы, горя со
                стыда… А по ночам – пир и пьянство во дворце у Лефорта, где главенствует второй,
                ночной владыка, – богопротивный, на кого взглянуть-то зазорно, мужик Микитка Зотов,
                всешутейший князь-папа кукуйский.

                Затем, – должно быть, уж для полнейшего разорения, по наговору иноземцев
                проклятых, – пригнали из Москвы с тысячу дьяков и подьячих, взяли их из приказов, кто
                помоложе, вооружили, посадили на коней, обучали военному делу без пощады.
                Фридрихус в Думе сказал:
                – Скоро до всех доберемся… Не долго тараканам по щелям сидеть. Все поедят у нас
                солдатской каши…
                Петр, стоявший у дверей (садиться при короле не смел), громко засмеялся на эти слова.
                Фридрихус бешено топнул на него шпорой – царь прикрыл рот… Плакать тут надо было,
                все грехи свои помянув, с молитвой, сообща, пасть царю в ноги: «Руби нам головы,
                мучай, зверствуй, если не можешь без потехи… Но ты, наследник византийских
                императоров, в какую бездну влечешь землю российскую… Да уж не тень ли антихриста
                за плечом твоим?..» Так вот же, – духу не хватило, не смогли сказать.

                Такой же двор был и у польского короля, Ваньки Бутурлина, в Семеновском. Но там хоть
                не нужно было ломаться, служба спокойная: бояре и окольничие, сидя в потешной думе
                вдоль стен на лавках, зевали в рукава, покуда сумерки не засинеют в окошечках, потом
                ехали в Москву ночевать. Король, Ванька Каин, по злобе и озорству пытался было
                заставить всех говорить по-польски, но преломить боярского упрямства не смог, да и
                самому играть с ними надоело, – оставил их дремать, как хотят.
                Не успели обвыкнуться – новая ломка: едва только зеленой дымкой покрылись леса, –
                Бутурлин послал к королю Фридрихусу посла объявлять войну и с полками, обозами и
                боярами двинулся к Прешпургу. Стрельцы шли в поход злые, – время было севу, дорог
   114   115   116   117   118   119   120   121   122   123   124