Page 123 - Петр Первый

как бы к смерти…
Только весной вздохнули полегче. Петра понесло в Архангельск. Опять в этот год
приезжали голландские купцы Ван Лейден и Генрих Пельтенбург. Скупали они товаров
против прошлогоднего вдвое: у казны – икру паюсную, мороженую лососину, разные
меха, рыбий клей, шелк-сырец и, по-прежнему, деготь, пеньку, холст, поташ… У
ремесленников брали изделья из русской кожи и точеной кости. Лев Кириллович,
купивший у иноземца Марселиса тульский оружейный завод, навязывал голландцам
разное чеканное оружие, но ломил такие цены, что они уклонялись.
К весне нагружены были шесть кораблей. Ждали только, когда пройдут льды в Северном
море. Неожиданно Лефорт (по просьбе голландцев) намекнул Петру, что хорошо бы
прогуляться в Архангельск: взглянуть на настоящие морские суда… И уже на другой
день полетели по вологодскому тракту конные подставы и урядники с грамотами к
воеводам. Петр тронулся все с той же кумпанией – князь-папа Ианикит, оба короля,
Лефорт, бояре обоих королей, но, кроме того, взяли и людей деловых – думного дьяка
Виниуса, Бориса Голицына, Троекурова, Апраксина, шурина покойного царя Федора, и
полсотни солдат под начальством удалого Алексашки Меньшикова.
Ехали лошадьми до Вологды, где за город навстречу вышло духовенство и купечество. Но
Петр торопил, и в тот же день сели в семь карбасов и поплыли по Сухони до Устюга
Великого, а оттуда Северною Двиною на Архангельск.

Впервые Петр видел такие просторы полноводных рек, такую мощь беспредельных
лесов. Земля раздвигалась перед взором, – не было ей края. Хмурыми грядами плыли
облака. Караваны птиц снимались перед карбасами. Суровые волны били в борта,
полным ветром надувались паруса, скрипели мачты. В прибрежных монастырях звонили
во сретенье. А из лесов, таясь за чащобами, недремлющие глаза раскольников следили
за антихристовыми ладьями.

На столе, покрытом ковром, оплывали две свечи. Капли смолы ползли по
свежевыструганным бревенчатым стенам. На чистых половицах мокрые следы, – из угла
в угол, к окну, к кровати. Башмаки с налипшей грязью валялись – один посреди комнаты,
другой под столом. За окошками, в беззвездных полусумерках белой ночи, шумел
незнакомый влажный ветер, плескались волны о близкий берег.

Петр сидел на кровати. Подштанники его по колено были мокры, голые ступни стояли
косолапо. Опираясь локтями о колена, прижав маленький подбородок к кулакам, он
невидяще глядел на окошко. За перегородкой, перегоняя друг друга, храпели оба
короля. Во всем доме, – наспех к приезду царя поставленном на Масеевом острове, –
спали вповалку. Петр угонял всех в этот день…

…Сегодня на рассвете подплыли к Архангельску. Почти все были на севере в первый раз.
Стоя на палубах, глядели, как невиданная заря разливалась за слоистыми угрюмыми
тучами… Поднялось небывалой величины солнце над темными краями лесов, лучи
распались по небу, ударили в берег, в камни, в сосны. За поворотом Двины, куда,
надрываясь на веслах, плыли карбасы, протянулось, будто крепость, с шестью башнями,
раскатами и палисадом, длинное здание – иноземный двор. Внутри четырехугольника –
крепкие амбары, чистенькие дома под черепичными кровлями, на валах – единороги и
мортиры. Вдоль берега тянулись причальные стенки на сваях, деревянные набережные,
навесы над горами тюков, мешков и бочек. Свертки канатов. Бунты пиленого леса. У
стенок стояло десятка два океанских кораблей да втрое больше – на якорях, на реке.
Лесом поднимались огромные мачты с паутиной снастей, покачивались высокие,
украшенные резьбой кормовые части. Почти до воды висели полотнища флагов –
голландских, английских, гамбургских. На просмоленных бортах с широкой белой
полосой в откинутые люки высовывались пушки…
На правом – восточном – берегу зазвонили колокола во сретенье. Там была все та же
Русь, – колокольни да раскиданные, как от ленивой скуки, избенки, заборы, кучи навозу.
У берега – сотни лодок и паузки, груженные сырьем, прикрытые рогожами. Петр
покосился на Лефорта (стояли рядом на корме). Лефорт, нарядный, как всегда,
постукивал тросточкой, – под усиками – сладкая улыбочка, в припухших веках –
улыбочка, на напудренной щеке – ямочка… Доволен, весел, счастлив… Петр засопел, –
до того вдруг захотелось дать в морду сердечному другу Францу… Даже бесстыжий
Алексашка, сидевший на банке у ног Петра, качал головой, приговаривая: «Ай, ай, ай».