Page 131 - Петр Первый

веселились. Меньшиков рассказывал, как двенадцать лет назад он с Алешкой убежал из
дому, жили у Зайца, бродяжничали, воровали, как встретили на Яузе мальчишку Петра и
учили его протаскивать иголку сквозь щеку.
– Так это ты был?.. Ты?.. – изумясь, кричал Петр. – Ведь я потом тебя полгода искал… За
эту иголку люблю, Алексашка! – И целовал его в рот и в десны.
– А помнишь, Петр Алексеевич, – грозя пальчиком, спрашивал князь-папа, – припомни-ка
мою плетку, как бивал тебя за проделки?.. И баловник же был… Бывало…

И Никита Зотов принимался рассказывать, как Петр, – ну, титешный мальчоночка, от
земли не видно, а уж государственный имел ум… Бывало, вопрос задаст боярам, и те
думают, думают – не могут ответить, а он вот так махнет ручкой и – на тебе – ответ…
Чудо…
Все за столом, разиня рот, слушали про эти чудеса, и Петр, хотя и не припоминал за
собой такого, но – раз другие верят – и сам поддакивал…
Бухвостов подливал в чарки. Мужик он был хитроватый, видом прост и бескорыстен.
Петра понимал и пьяного и трезвого, но за Алексашкой, конечно, угнаться не мог, – и
года были не те, и ум косный… Улыбался, потчевал радушно, в беседу не лез.

– А вот, – говорил Меньшиков, царапая шитыми золотом малиновыми обшлагами по
скатерти (сидел прямо, ел мало, вино его не брало, только глаза синели), – а вот узнали
мы, что у царского денщика, Алексея Бровкина, красавица сестра на выданье… В сие
дело надо бы вмешаться.
Степенный Алешка заморгал и вдруг побледнел… К нему пристали, – сильнее всех Петр,
и он подтвердил: верно, сестра Александра на выданье, но жениха подходящего нет.
Батя Иван Артемич до того сделался гордый – и на купцов средней руки глядеть теперь
не хочет. Завел медецинских кобелей, люди пугаются – мимо двора ходят. Свах гонит
взашею. Саньку до того довел – ревет день и ночь; года самые у нее сочные, боится –
вместо венца – монашкиным клобуком все это кончится из-за батиной спеси…

– Как нет жениха? – разгорячился Петр. – Поручик Меньшиков, извольте жениться…
– Не могу, молод, с бабой не справлюсь, мин херц…

– А ты, святейший кир Аникита? Хочешь жениться?
– Староват, сынок, для молоденькой-то! Я все больше с бл…ми…

– Ладно, дьяволы пьяные… Алешка, отписывай отцу, я сам буду сватом…
Алешка снял черный огромный парик и степенно поклонился в ноги. Петр захотел
тотчас же ехать в деревню к Бровкиным, но вошел гонец из Кремля, подал письмо от
Льва Кирилловича. Царица кончилась. Все поднялись от стола и тоже сняли парики,
покуда Петр читал письмо. У него опустились, задрожали губы… Взял с подоконника
шляпу, нахлобучил на глаза. По щекам текли слезы. Молча вышел, зашагал по слободе,
пыля башмаками. На полдороге его встретила карета, – влез и вскачь погнал в Москву.

Пока другие судили и рядили, что ж теперь будет, – Александр Меньшиков был уже у
Лефорта с великой вестью: Петр-де становится единовластным хозяином. Обрадованный
Лефорт обнял Алексашку, и они тайно шептались о том, что Петру теперь надо бросить
увиливать от государственных дел, – в руках его вся казна и все войско, и никто в его
волю встревать не должен, кроме как свои, ближайшие. Большой двор надо переводить в
Преображенское. И Анне Монс надо сказать, чтоб более не ломалась, далась бы царю
беззаветно… Так надо…
………………………………………………………

До прибытия царя Наталью Кирилловну не трогали. Она лежала с изумленным,
задушенно-синим лицом, веки крепко зажмурены, в распухших руках – образок.

Петр глядел на это лицо… Казалось – она так далеко ушла, что все забыла… Искал, –
хоть бы в уголке рта осталась любовь… Нет, нет… Никогда так чуждо не были сложены