Page 24 - Петр Первый

переодетые, со стрельцами…
– Твое дело женское – молись, царица…

– Идет, идет! – закричали из сеней. Вонзая в дубовый пол острие посоха, вошел патриарх
Иоаким. Исступленные, в темных впадинах, глаза его устремились на низенькие окна
под сводами. С той стороны к цветным стеклышкам прильнули головы стрельцов,
взлезших на лестницы. Патриарх поднял сухую руку и погрозил. Головы отшатнулись.
Наталья Кирилловна кинулась к патриарху. Ее полное лицо было бело, как белый плат,
под чернолисьей шапочкой. Уцепилась за его ледяную руку, часто целуя, лепетала:
– Спаси, спаси, владыко…

– Владыко, дела плохие, – сурово сказал Артамон Сергеевич. Патриарх повернул к нему
расширенные зрачки. Матвеев мотнул квадратной пего-серой бородой. – Заговор, прямой
бунт… Сами не знают, что кричат…
Похожий на икону древнего письма, орлиноглазый, тонконосый, Матвеев был спокоен:
видал много всякого за долгую жизнь, не раз был близ смерти. Одно чувство осталось у
него – гордое властолюбие… Сдерживая гнев, трепетавший в стариковских веках, сказал:

– Лишь бы из Кремля их удалить, а там расправимся…
За окнами жгуче раздавались удары и крики. По палате из двери в дверь пробежал на
цыпочках тот, кого стрельцы и бояре ненавидели хуже сатаны, – красавец и щеголь,
двадцатичетырехлетний и уже боярин, брат царицы, Иван Кириллович Нарышкин, –
говорили, что будто бы уж примерял на голову царский венец. Черные усики его
казались наклеенными на позеленевшем лице: словно он видел завтрашние пытки и
страшную смерть свою на лобном месте. Размахивая польскими рукавами, крикнул:
– Софья пожаловала! – и скрылся за дверью. За ним вслед проковылял на кривых ногах
карлик, ростом с дитятю. Держась за шутовской колпак, плакал всем морщинистым
лицом, тоже будто чуя, что завтра предаст своего господина.

В палату быстро вошли Софья, Василий Васильевич Голицын и Хованский. Щеки у Софьи
были густо нарумянены. Вся – в золотой парче, в высоком жемчужном венце. Приложив
к груди руки, низко поклонилась царице и патриарху. Наталья Кирилловна отшатнулась
от нее, как от змеи, замигала глазами, – смолчала.
– Народ гневается, знать, есть за что, – сказала Софья громко, – ты бы с братьями вышла
к народу, царица… Они бог знает что кричат, будто детей убили… Уговори, посули им
милости, – того гляди, во дворец ворвутся…
Говорила, а белые зубы ее постукивали, зеленые глаза мерцали радостным
возбуждением. Матвеев шагнул к ней.
– Не время сводить бабьи счеты…

– Тогда выдь ты к ним…
– Смерти не боюсь, Софья Алексеевна…

– Не спорьте, – сказал патриарх, стукнув посохом. – Покажите им детей, Ивана и Петра…
– Нет! – крикнула Наталья Кирилловна, хватаясь за виски. – Владыко, не позволю…
Боюсь…
– Вынесите детей на Красное крыльцо, – повторил патриарх.

И вот завизжал замок на медной двери на Красном крыльце. Толпа придвинулась,
затихла, жадно глядя. Замолкли барабаны.

Алексашка повис, вцепившись руками и ногами, на пузатом столбе крыльца. Алешка не
отставал от него, хотя было ой как страшно.

Дверь распахнулась. Увидели царицу Наталью Кирилловну во вдовьей черной опашени и