Page 23 - Петр Первый

Вдруг на той стороне моста засуетились крылатые жильцы, донеслись их слабые крики.
Между ними, вертясь на снежно-белом коне, появился всадник. Его не пускали,
размахивая широколезвийными бердышами. Наседая, он вздернул коня, вырвался,
потерял шапку и бешено помчался по плавучему мосту, – между досок брызнула вода, –
цок, цок, – тонконогий конь взмахивал весело гривой.

Тысячи народа затихли. С того берега раздался одинокий выстрел по скачущему.
Врезавшись в толпу, он вытянулся на стременах, – кожа двигалась на сизо обритой его
голове, длинное длинноносое лицо разгорелось от скачки; задыхаясь, он блестел карими
глазами из-под широких, как намазанных углем, бровей. Его узнали:

– Толстой… Петр Андреевич… Племянник Милославского… Он за нас… Слушайте, что
он скажет…
Высоким, срывающимся голосом Петр Андреевич крикнул:

– Народ… Стрельцы… Беда… Матвеев да Нарышкины только что царевича Ивана
задушили… Не поспеете – они и Петра задушат… Идите скорей в Кремль, а то будет
поздно…
Заворчала, зашумела, закричала толпа, ревя – кинулась к мосту. Заколыхались тысячи
голов, завертелся среди них белый конь Толстого. Заскрипел мост, опустился, – бежали
по колено в воде. Расталкивая народ, молча, озверелые, проходили сотня за сотней
стрельцы. Где-то ударил колокол – бум, бум, бум, – чаще, тревожнее… Отозвались
колокольни, заметались колокола, и все сорок сороков московских забили набат…
В тихом Кремле кое-где, блеснув солнцем, захлопнулось окошко, другое…

От нетерпения перемешавшись полками, стрельцы добежали до Грановитой палаты и
Благовещенского собора. Многие, отстав по пути, ломились в крепкие ворота боярских
дворов, лезли на колокольни – бить набат, – тысячепудовым басом страшно гудел Иван
Великий. В узких проулках между дворов, каменных монастырских оград и желтых стен
длинного здания приказов валялись убитые и ползали со стонами раненые боярские
челядинцы. Носилось испуганно несколько оседланных лошадей, их ловили со смехом.
Крича, били камнями окна.
Стрельцы, народ, тучи мальчишек (и Алексашка с Алешкой) глядели на пестрый
государев дворец, раскинувшийся на четверть Кремлевской площади. Палаты каменные
и деревянные, высокие терема, приземистые избы, сени, башни и башенки, расписанные
красным, зеленым, синим, обшитые тесом и бревенчатые, – соединены множеством
переходов и лестниц. Сотни шатровых, луковичных крыш, чудных верхушек – ребрастых,
пузатых, колючих, как петушьи гребешки, – блестели золотом и серебром. Здесь жил
владыка земли, после бога первый…
Страшновато все-таки. Сюда не то что простому человеку с оружием подойти, а боярин
оставлял коня у ворот и месил по грязи пеший, ломил шапку, косясь на царские окна.
Стояли, глядели. В грудь бил надрывно голос Ивана Великого. Брала оторопь. И тогда
выскочили перед толпой бойкие людишки.

– Ребята, чего рты разинули? Царевича Ивана задушили, царя Петра сейчас кончают.
Айда, приставляй лестницы, ломись на крыльцо!

Гул прошел по многотысячной толпе. Резко затрещали барабаны. «Айда, айда», –
завопили дикие голоса. Кинулось десятка два стрельцов, перелезли через решетку,
выхватывая кривые сабли, – взбежали на Красное крыльцо. Застучали в медную дверь,
навалились плечами. «Айда, айда, айда», – ревом пронеслось по толпе. Заколыхались над
головами откуда-то захваченные лестницы. Их приставили к окнам Грановитой палаты, к
боковым перилам крыльца. Полезли. Лязгая зубами, кричали: «Давай Матвеева, давай
Нарышкиных!»…
– Убьют ведь, убьют… Что делать, Артамон Сергеевич?..

– Бог милостив, царица. Выйду, поговорю с ними… Эй, послали за патриархом? Да бегите
еще кто-нибудь…

– Артамон Сергеевич, это они, они, враги мои… Языков сам видел, – двое Милославских,