Page 20 - Петр Первый

Наклоняясь под низкой притолокой, осторожно вошел Василий Васильевич Голицын.
Остановился без слов. Софья так бы и обхватила его, как волна морская, взволнованным
телом. Но притворилась, что дремлет: сие было приличнее, – устала царевна, стоявши
обедню, и почивает с улыбкой.

– Софья, – чуть слышно позвал он. Наклонился, хрустя парчой. У Софьи раскрылись
губы. Тогда душистые усы его защекотали щеки, теплые губы приблизились, прижались
сильно. Софья всколыхнулась, неизъяснимое желание прошло по спине, горячей
судорогой растаяло в широком тазу ее. Подняла руки – обнять Василия Васильевича за
голову, и оттолкнула:

– Ох, отойди… Что ты, грех, чай, в пятницу-то…
Раскрыла умные глаза и удивилась, как всегда, красоте Василия Васильевича.
Почувствовала, что он – нетерпелив. Покачала головой, вся заливаясь радостью…

– Софья, – сказал он, – внизу Иван Михайлович да Иван Андреевич Хованский с
великими вестями пришли к тебе. Выйди. Дело неотложное…

Софья схватила его руки, прижала к полной груди и поцеловала их. Ресницы ее были
влажны от избытка любви. Подошла к зеркальцу – поправить венец, и рассеянно
скользнула по своему отражению – некрасива, но ведь любит…

– Пойдем.

У косящатого окошечка, касаясь потолочного свода горлат-ными шапками, стояли
Хованский и Иван Михайлович Милославский, царевнин дядя – широкоскулый, с
глазами-щелками, весь потный, в новой, дарованной шубе, весь налитой кровью от
сытости и волнения. Софья, быстро подойдя, по-монашечьи наклонила голову. Иван
Михайлович вытянул насколько возможно бороду и губы – ближе подступить мешало
ему чрево.

– Матвеев уже в Троице. (Зеленоватые глаза Софьи расширились.) Монахи его, как царя,
встречают… Мая двенадцатого ждать его на Москве. Только что прискакал из-под
Троицы племянник мой, Петька Толстой… Рассказывает: Матвеев после обедни при всем
народе лаял и срамил нас, Милославских: «Вороны, говорит, на царскую казну
слетелись… На стрелецких-де копьях хотят во дворец прыгнуть… Только этому-де не
бывать… Уничтожу мятеж, стрелецкие полки разошлю по городам да на границы.
Верхним боярам крылья пообломаю. Крест-де целую царю Петру Алексеевичу. А за
малолетством его пусть правит мать, Наталья Кирилловна, и без того не умру, покуда
так все не сбудется…»
Лицо Софьи посерело. Стояла она, опустив голову и руки. Только вздрагивал рогатый
венец, и толстая коса шевелилась по спине. Василий Васильевич находился поодаль, в
тени. Хованский мрачно глядел под ноги, сказал:

– Сбудется, да не то… Матвееву на Москве не быть…
– А хуже других, – еще торопливее зашептал Милослав-ский, – срамил он и лаял князя
Василия Васильевича. «Васька-де Голицын за царский венец хватается, быть ему без
головы…»
Софья медленно обернулась, встретилась глазами с Василием Васильевичем. Он
усмехнулся, – слабая, жалкая морщинка скользнула в углу рта. Софья поняла: решается
его жизнь, идет разговор о его голове… За эту морщинку сожгла бы Москву она сейчас…
Проглотив волнение, Софья спросила:
– А что говорят стрельцы?

Милославский засопел. Василий Васильевич мягко пошел по палате, заглядывая в двери,
вернулся и стал за спиной Софьи. Не сдержавшись, она перебила начавшего
рассказывать Хованского:

– Царица Наталья Кирилловна крови возжаждала… С чего бы? Или все еще худородство
свое не может забыть, – у отца с матерью в лаптях ходила… Все знают, когда Матвеев из
жалости ее взял к себе в палаты, а у нее и рубашки не было переменить… А теремов