Page 265 - Петр Первый

ветерок… Была бы у него черна совесть, нет, совесть – покойна, – где же было
догадаться, какие тяжелые и необыкновенные дела воспоследствуют для него из
пустяшного, казалось бы, случая на царском взъезжем дворе.
.. . . . . . . . . . . .

До Воронежа все-таки хлебнули горя. Не заверни студеный ветер с метелью, пришлось
бы тонуть где-нибудь на переправе через речку. Торопясь, бросили своих лошадей, –
ехали теперь на перекладных. Чем ближе к Дону, в мимоезжих деревнях мужики
становились несговорчивее, глядели угрюмо – зверем, шапки хотели ломать только
после окрику. Роман Борисович охрип от лая на каждом взъезжем дворе, требуя
лошаденок. Сам заходил в избы, тряс за грудь мужиков: «Да знаешь ты, перед кем
стоишь, сукин сын!.. Разорю!»
Мужик, зло сжав зубы, мотался башкой, на печи, как волчата, светились глазами
ребятишки, ширококостая баба недобро держала ухват или кочергу: «Нечего нас
разорять, боярин, уж разорили, – нет у нас лошадей, уходи с богом».

В одной деревне, дворов в десять, разметанных непогодой, – на косогоре над речкой, –
Буйносовым пришлось жить сутки: в деревне – одни бабы, ни мужиков, ни лошадей.
Ночевали в черной избе (где человек, стоя, тонул головой в дыму). Княжны стонали,
лежа под тулупами на составленных лавках. Дым ел глаза. Бездомно подвывал ветер.
Роман Борисович, пробудившись, услышал голоса на улице, – кто-то, видимо, подъехал.
Покряхтел, с неохотой вылез из-под шубы. На дворе – бело, в небе вызвездило меж
летящих туч. Справив нужду, князь Роман подошел к воротам. За ними – негромкие
голоса:

– …Жуковские мужики по весне все разбегутся, Иван Васильевич…
– Жили, слава богу, до этой самой грязи… Приехал Азмус, – как его там, – антихрист, и –
пошло… Наделали черпаков, давай из болота грязь черпать, лепить кирпичи, сушить в
ригах… Наши мужики с утра до ночи эту грязь возят, риги ей все забиты… Лошадей
покалечили… Ни пахать тебе, ни сеять…

– Царь приезжал… Этого, говорит, мало… Велел поставить мельницу с черпаками,
тянуть со дна грязищу-то… При нем ее жгли – брали из риги. Нет, этой повинности мы
не вытерпим. Бежать без оглядки…
– По оврагам скрываемся, Иван Васильевич. Ночью только и придешь за куском хлеба.
Это разве жизнь?..
– Атаман, скоро ли гиль-то начнется?

Роман Борисович, не замечая, как ветер прохватывает его под накинутой на голову
шубейкой, приложил глаза к щели в воротах. Различил (при смутном свете звезд):
несколько мужиков понуро стоят около санок с ковровым задком, в них, держа вожжи, –
широкий человек в чепане, в казацкой шапке, борода будто обрызгана известью, – пегая.
«Ой, ой, этого вора я где-то видел», – страшась, подумал Роман Борисович.

Один из мужиков, – наклоняясь над задком саней:
– На Дону что слышно, атаман?

Пегобородый, перебрав вожжи, ответил важно:
– До лета ждите…

Мужики придвинулись:
– Войны, что ли, ждут?

– Вот дал бы господь…
– Поскорее чем бы нибудь это кончилось…

– Кончится, кончится, – с угрозой пробасил пегобородый. – Зубы у нас есть. – Он сильно