Page 367 - Петр Первый

она, при всей женской ловкости, могла склонить Карла на мир. Но известия,
доставленные из Литвы по голубиной почте о выступлении царя Петра, были столь
важными и угрожающими, что Карл мог и не понадеяться на один корпус генерала
Шлиппенбаха и поколебаться, – продолжать ли бессмысленную погоню за Августом, или
повернуть войска в Прибалтику, куда для схватки с царем Петром толкали его
решительно все: и австрийский император, смертельно боявшийся, как бы Карл не
заключил союза с французским королем и не двинул свои войска на Вену, и французский
король, опасавшийся, как бы венские дипломаты не перетянули Карла на сторону
императора и не предложили бы ему военную прогулку к французским границам, и
прусский король, боявшийся решительно всех и больше других – сумасбродного Карла,
которому ничего не стоило вторгнуться в Бранденбургскую Пруссию, захватить
Кенигсберг и отделать его – короля – так, что он не повернет ни рукой, ни ногой.
Затем пришел злой, как черт, Иоганн Паткуль, казавшийся еще толще от плохо сшитого
зеленого, с красными обшлагами, русского генеральского мундира. Он хрипел, собирал
морщинами высокий лоб, слишком узкий для его жирного и надменного лица, и на
скверном французском языке жаловался на трусость царя Петра, уклоняющегося от
решительной схватки с королем Карлом.
«У царя две большие армии. Он должен вторгнуться в Польшу и, соединясь с вами,
разбить Карла, каких бы жертв это ни стоило, – говорил Паткуль, вздрагивая багровыми
щеками. – Это был бы смелый и умный шаг. Царь алчен, как все русские. Его пустили к
Финскому заливу, где он с мальчишеской торопливостью строит свой городишко; он
получил Ингрию и две прекрасные крепости – Ям и Копорье; будь доволен и выполняй
свой долг перед Европой! Но у него разыгрывается аппетит на Нарву и Юрьев, он
раскрывает рот на Ревель. После ему захочется Ливонии и Риги! Царя нужно удержать в
границах… Но разговаривать об этом с его министрами бесполезно… Это неотесанные
мужики в париках из крашеной кудели, – Европа для них то же, что чистая постель для
грязной свиньи… Я выражаюсь слишком резко и откровенно, ваше величество, но мне
больно… Я хочу одного, – чтобы моя Ливония вернулась под скипетр вашего
королевского величества… Но повсюду – в Вене, в Берлине и здесь у вас – я встречаю
полное равнодушие… Я теряюсь, – кто же, в конце концов, больший враг для Ливонии:
король Карл, угрожающий лично мне четвертованием, или царь Петр, оказавший мне
столь лестное доверие – вплоть до чина генерал-лейтенанта? Да, я надел русский мундир
и честно доведу эту игру до конца… Но мои чувства остаются моими чувствами… Боль
моего сердца усугубляется оцепенением и бездействием вашего величества… Возвысьте
голос, требуйте войск от царя, настаивайте на решительной схватке с Карлом…»
В другое время король Август просто вышвырнул бы за дверь этого наглеца. Сейчас ему
приходилось молчать, вертя в пальцах табакерку. Паткуль наконец ушел. Король
кликнул дежурного – ротмистра Тарновского – и сказал, что пожалует сто червонцев
(которых у него не было) тому, кто первый донесет о возвращении графини Козельской.
Внесли свечи в прозеленевшем трехсвечнике, взятом, должно быть, из синагоги. Король
подошел к зеркалу и задумчиво стал разглядывать свое – несколько осунувшееся – лицо.
Оно никогда ему не надоедало, потому что он живо представлял себе, как должны
любить женщины этот очерченный, как у античной статуи, несколько чувственный рот с
крепкими зубами, большой породистый нос, веселый блеск красивых глаз – фонарей
души… Король приподнял парик, – так и есть, – седина! От глаза к виску бегут
морщинки… Проклятый Карл!
– Позвольте напомнить, ваше величество, – сказал ротмистр, стоявший у дверей, – пан
Собещанский в третий раз присылает шляхтича – сказать, что пан и пани не садятся за
стол в ожидании вашего величества… У них блюда такие, что могут перепреть…

Из кармана шелкового камзола, крепко пахнущего мускусом, король вынул пудреницу,
лебяжьей пуховкой провел по лицу, отряхнул с груди, с кружев пудру и табак, – спросил
небрежно:

– Что же у них будет особенное к ужину?

– Я допросил шляхтича, – он говорит, что со вчерашнего дня на панском дворе колют
поросят, режут птицу, набивают колбасы и фарш. Зная утонченный вкус вашего
величества, сама пани приготовила жареные пиявки с гусиной кровью…

– Очень мило… Дай шпагу, я еду…