Page 385 - Петр Первый

Графиня с трудом, дергая за ремень, опустила окно кареты. Потянуло теплым запахом
конского пота и сытным дымком солдатских кухонь. Ночь была полна лагерного шума, –
перекликались голоса, трещали сцепившиеся телеги, – крики, брань, хохот, конский
топот, отдаленные выстрелы. Графине осточертели эти походные удовольствия, она
подняла стекло. Откинулась в угол кареты. Ей все мешало – и сбившееся платье, и
бурнус, и углы шкатулок, она бы с наслаждением кого-нибудь укусила до крови…
– Боюсь, что королевский дворец мы найдем в полнейшем беспорядке, ограбленным…
Семья Лещинских славится алчностью, и я слишком хорошо знаю Станислава, – ханжа,
скуп и мелочен… Он бежал из Варшавы не с одним молитвенником в кармане. Советую
вам, милая моя, иметь в запасе чей-нибудь партикулярный дом, если, конечно, у вас в
Варшаве есть приличные знакомые… На короля Августа вы не очень-то рассчитывайте…
Боже, какой это негодяй!

Пани Анна наслаждалась беседами с графиней, – это была высшая школа светского
воспитания. Пани Анна с юного девичества, едва только под сорочкой у нее стали
заметны прелестные выпуклости, мечтала о необыкновенной жизни. Для этого стоило
только поглядеться в зеркало: хороша, да не просто хорошенькая, а с перчиком, умна,
остра, резва и неутомима. Родительский дом был беден. Отец – разорившийся шляхтич –
промышлял по ярмаркам да за карточными столами у богатых панов. Он редко бывал
дома. В затрапезном кафтанчике, усталый, присмирелый, с помятым лицом, сидел у
окошка и тихо глядел на бедное свое хозяйство. Анна – единственная и любимая дочь –
приставала к нему, чтобы рассказывал про свои похождения. Отец, бывало, с неохотой,
потом – разгорячась, начинал хвастать подвигами и сильными знакомствами. Как
волшебную сказку, слушала Анна были и небылицы про чудеса и роскошь князей
Вишневецких, Потоцких, Любомирских, Чарторыйских… Когда отец, продав за
карточный долг последнюю клячу со двора и съев последнего куренка, просватал дочь за
пожилого пана Собещанского, – Анна не противилась, понимая, что этот брак лишь
надежная ступень к будущему. Огорчало ее только то, что муж уж слишком пылко, не по
годам влюбился. Сердце у нее было доброе, впрочем, в полном подчинении у рассудка.

И вот, – случай вознес ее сразу на самый верх лестницы счастья. Король попал в ее сети.
У пани Анны не закружилась голова, как у дурочки; острый ум ее стал шнырять, как
мышь в темном закроме; все надо было обдумать и предвидеть. Пану Собещанскому,
который обыкновенно, как влюбленный муж, ничего не понимал и не видел, она заявила
ласково: «Хватит с меня деревенской глуши! Вы сами, Иозеф, должны быть за меня
счастливы: теперь я хочу быть первой дамой в Варшаве. Ни о чем не заботьтесь, пируйте
себе и обожайте меня».
Сложно было другое: перехитрить графиню Козельскую и безмятежно утопить ее, и
самое, наконец, щепетильное, – не для минутной прихоти послужить королю, но
привязать его прочно…

Для этого мало одной женской прелести, для этого нужен опыт. Пани Анна, не теряя
времени, выведывала у графини тайны обольщений.
– Ах нет, любезная графиня, в Варшаве я готова жить в лачуге, лишь – вблизи вас, как
серая пчелка близ розы, – говорила пани Анна, сидя с поджатыми ногами в другом углу
кареты и мельком поглядывая на лицо графини с закрытыми глазами; оно то розовело от
отблесков костров, то погружалось в тень (будто луна в облаках). – Ведь я еще совсем
дитя. Я до сих пор дрожу, когда король заговаривает со мной, – не хочется ответить что-
нибудь глупое или неприличное.

Графиня заговорила, будто отвечая на свои мысли, кислые, как уксус:
– Когда король голоден – он пожирает с одинаковым удовольствием ржаной хлеб и
страсбургские пироги. В одном придорожном шинке он увязался за рябой казачкой,
бегавшей, как молния, через двор на погреб и опять в шинок с кувшинами… Она ему
показалась женщиной… Только одно это имеет для него значение… О, чудовище!
Графиня Кенигсмарк взяла его тем, что во время танца показывала подвязки, – черные
бархатные ленточки, завязанные бантиком на розовых чулках…

– Иезус-Мария, и это так действует? – прошептала пани Анна.
– Он, как скотина, влюбился в русскую боярыню Волкову; она во время бала несколько