Page 47 - Петр Первый

Глава третья
Всю зиму собиралось дворянское ополчение. Трудно было доставить помещиков из
деревенской глуши. Большой воевода Василий Васильевич Голицын рассылал грозные
указы, грозил опалой и разорением. Помещики не торопились слезать с теплых печей:
«Эка взбрело – воевать Крым. Слава богу, у нас с ханом вечный мир, дань платим не
обидную, чего же зря дворян беспокоить. То дело Голицыных, – на чужом горбе хотят
чести добыть…» Ссылались на немочи, на скудость, сказывались в нетях. Иные
озорничали, – от скуки и безделья в зимнюю пору всякое взбредет в голову. Стольники
Борис Долгорукий и Юрий Щербатый, невмочь уклониться от похода, одели ратников в
черное платье и сами на вороных конях, все в черном, как из могил восставшие, прибыли
к войску, – напугали всех до полусмерти. «Быть беде, – заговорили в полках, – живыми не
вернуться из похода…»
Василий Васильевич, озлившись, написал в Москву Федору Леонтьевичу Шакловитому,
поставленному им возле Софьи: «Умилосердись, добейся против обидчиков моих указа,
чтоб их за это воровство разорить, в старцы сослать навечно, деревни их неимущим
раздать, – учинить бы им строгости такой образец, чтоб все задрожали…»
Указ заготовили, но по доброте Василий Васильевич простил озорников, со слезами
просивших милости. Не успели замять это дело, – пошел слух по войску, что ночью-де к
избе князя Голицына, в сени, подкинули гроб. Дрожали люди, шепча про такое страшное
дело. Василий Васильевич, говорят, в тот день напился пьян и кидался в темные сени и
саблей рубил пустую темноту. Недобрые были знамения. Подходившие обозы видали
белых волков, страшно подвывавших на степных курганах. Лошади падали от
неизвестной причины. В мартовскую ветреную ночь в обозе полковой козел, – многие
слышали, – закричал человеческим голосом: «Быть беде». Козла хотели забить кольями,
он порскнул в степь.

Сбежали снега, с юга подул сладкий ветер, зазеленели лоз-ники по берегам рек и озер.
Василий Васильевич ходил мрачнее тучи. Из Москвы шли нерадостные вести, будто в
Кремле стал громко разговаривать Михаил Алегукович Черкасский, ближний боярин
царя Петра, и бояре будто клонят к нему ухо, – над крымским походом смеются:
«Крымский-де хан и ждать перестал Василия Васильевича в Крыму, в Цареграде, да и во
всей Европе на этот поход рукой махнули. Дорого-де Голицыны обходятся царской
казне…» Даже патриарх Иоаким, бывший предстатель за Василия Васильевича, ни с того
ни с сего выкинул из церкви на Барашах ризы и кафтаны, подаренные Голицыным, и
служить в них запретил. Василий Васильевич писал Шакловитому тревожные письма о
том, чтобы недреманным оком смотрел за Черкасским, да смотрел, чтобы патриарх
меньше бывал наверху у Софьи… «А что до бояр, – то извечно их древняя корысть заела,
на великое дело им жаль гроша от себя оторвать…»
Скучные вести доходили из-за границы. Французский король, у которого великие послы,
Яков Долгорукий и Яков Мышецкий, просили взаймы три миллиона ливров, денег не дал
и не захотел даже послов видеть. Писали про голландского посла Ушакова, что «он и
люди его вконец заворовались, во многих местах они пировали и пили и многие простые
слова говорили, отчего царским величествам произошло бесчестие…»
В конце мая Голицын выступил наконец со стотысячным войском на юг и на реке Самаре
соединился с украинским гетманом Самойловичем. Медленно двигалось войско, таща за
собой бесчисленные обозы. Кончились городки, и сторожи вошли в степи Дикого поля.
Зной стоял над пустынной равниной, где люди брели по плечи в траве. Кружились
стервятники в горячем небе. По далекому краю волнами ходили миражи. Закаты были
коротки – желты, зелены. Скрипом телег, ржаньем лошадей полнилась степь.
Вековечной тоской пахнул дым костров из сухого навоза. Быстро падала ночь. Пылали
страшные звезды. Степь была пуста – ни дорог, ни троп. Передовые полки уходили
далеко вперед, не встречая живой души. Видимо – татары заманивали русские полчища
в пески и безводье. Все чаще попадались высохшие русла оврагов. Здесь только матерые
казаки знали, где доставать воду.
Была уже середина июля, а Крым еще только мерещился в мареве. Полки растянулись
от края до края степи. От белого света, от сухого треска кузнечиков кружились головы.
Ленивые птицы слетались на раздутые ребра павших коней. Много телег было брошено.
Много извозных мужиков осталось у телег, умирая от жажды. Иные брели на север к