Page 51 - Петр Первый

выкатывал глаза, проходя мимо него.
Из слободы взяли еще двух иноземцев, Франца Тиммермана, знавшего математику и
обращение с астролябией, и старика Картена Брандта, хорошо понимавшего морское
дело. Тиммерман стал учить Петра математике и фортификации, Картен Брандт взялся
строить суда по примеру найденного в кладовой в селе Измайлове удивительного ботика,
ходившего под боковым парусом против ветра.
Все чаще из Москвы наезжали бояре – взглянуть своими глазами, какие такие игры
играются на Яузе? Куда идет столько денег и столько оружия из Оружейной палаты?..
Через мост они не переезжали, останавливались на том берегу речки: впереди – боярин,
в дорогой шубе, толстый, как перина, сидел на коне, борода – веником, щеки налитые, за
ним – дворяне, напялив на себя по три, по четыре кафтана подороже. Не шевелясь,
стаивали по часу и более. На этой стороне речки тянутся воза с песком, с фашинами;
солдаты тащат бревна; на высокой треноге, на блоках поднимается тяжелая колотушка,
и – эх! – бьет в сваи; летит земля с лопат, расхаживают иноземцы с планами, с
циркулями, стучат топоры, визжат пилы, бегают десятники с саженями. И вот, – о
господи, пресвятые угодники! – не на стульчике где-нибудь золоченом с пригорочка
взирает на забаву, нет! – царь, в вязаном колпаке, в одних немецких портках и грязной
рубашке, рысью по доскам везет тачку…

Снимает боярин шапку о сорока соболей, снимают шапки дворяне, низко кланяются с
той стороны. И – глядят, разводя руками… Отцы и деды нерушимой стеной стояли вокруг
царя, оберегали, чтоб пылинка али муха не села на его миропомазанное величие. Без
малого как бога живого выводили к народу в редкие дни, блюли византийское древнее
великолепие… А это что? А этот что же вытворяет? С холопами, как холоп, как шпынь
ненадобный, бегает по доскам, бесстыдник, – трубка во рту с мерзким велием, еже есть
табак… Основу шатает… Уж это не потеха, не баловство… Ишь, как за рекой холопы
зубы-то скалят…

Иной боярин, наберясь смелости, затрясет бородой и крикнет дрожащим голосом:

– Казни, государь, за правду, стар я молчать, – стыдно глядеть, срамно, небывало…
Как жердь длинный, вылезет Петр на плетеный вал, прищурится:

– А, это ты… Слышь… Что Голицын пишет, – завоевал он Крым-то али все еще нет?
И пойдут тыкать, гоготать за валами проклятые иноземцы, а за ними и свои, кому не
глотку драть, – на колени становиться, завидя столь ближнего царям человека. Бывало и
так, что уж, – все одно голова с плеч, – заупрямится боярин и, не отставая, увещевает и
стыдит: «Отца-де твоего на коленях держал, дневал и ночевал у гроба государя, род-де
наш от Рюрика, сами сидели на великих столах. Ты о нашей-то чести подумай, брось
баловство, одумайся, иди в баню, иди в храм божий…»
– Алексашка, – скажет Петр, – давай фитиль. – И, наведя, ахнет из двенадцатифунтового
единорога горохом по боярину. Захохочет, держась за живот, генерал Зоммер, смеется
Лефорт, добродушно ухмыляется молчаливый Тиммерман; весь в смеющихся морщинах,
как печеное яблоко, трясется низенький, коренастый Картен Брандт. И все иноземцы и
русские повыскочат на валы глядеть, как свалилась горлатная шапка, помертвев,
повалился боярин на руки ближних дворян, шарахнулись, брыкаются лошади. На весь
день хватит смеха и рассказов.
Крепость наименовали стольный город Прешпург.

Алексашка Меньшиков, как попал в ту ночь к Петру в опочивальню, так и остался. Ловок
был, бес, проворен, угадывал мысли: только кудри отлетали, – повернется, кинется, и –
сделано. Непонятно, когда спал, – проведет ладонью по роже и, как вымытый, – веселый,
ясноглазый, смешливый. Ростом почти с Петра, но шире в плечах, тонок в поясе. Куда
Петр, туда и он. Бить ли на барабане, стрелять из мушкета, рубить саблей хворостину, –
ему нипочем. Начнет потешать – умора; как медведь полез в дупло за медом, да
напоролся на пчел, или как поп пугает купчиху, чтоб позвала служить обедню, или как
поругались два заики… Петр от смеха плакал, глядя – ну, прямо – влюбленно на
Алексашку. Поначалу все думали, что быть ему царским шутом. Но он метил выше: все –
шуточки, прибауточки, но иной раз соберутся генералы, инженеры, думают, как сделать