Page 48 - Петр Первый

Днепру. Полки роптали…
Воеводы, полковники, тысяцкие собирались в обед близ полотняного шатра Голицына, с
тревогой глядели на повисшее знамя. Но никто не решался пойти и сказать: «Уходить
надо назад, покуда не поздно. Чем дальше – тем страшнее, за Перекопом – мертвые
пески».
Василий Васильевич в эти часы отдыхал в шатре, сняв платье, разувшись, лежа на
коврах, читал по-латыни Плутарха. Великие тени, поднимаясь с книжных страниц,
укрепляли бодростью его угнетенную душу. Александр, Помпеи, Сципион, Лукулл, Юлий
Цезарь под утомительный треск кузнечиков потрясали римскими орлами. – К славе, к
славе! Еще черпал он силы, перечитывая письма Софьи: «Свет мой, братец Васенька!
Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! Подай тебе, господи, враги побеждати. А мне,
свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься… Тогда поверю, когда увижу в объятиях
своих тебя, света моего… Что ж, свет мой, пишешь, чтоб я помолилась: будто я верно
грешна перед богом и недостойна. Однако ж, хотя и грешная, дерзаю надеяться на его
благоутробие. Ей! всегда прошу, чтоб света моего в радости видеть. По сем здравствуй,
свет мой, навеки неисчетные…»
Когда спадал зной, Василий Васильевич, надев шлем и епанчу, выходил из шатра.
Завидев его, полковники, тысяцкие, есаулы садились на коней. Играли трубы, протяжно
пели рожки. Войско двигалось теперь по ночам до полуденного зноя.

Так было и сегодня. С высоты кургана Василий Васильевич окинул бесчисленные дымки
костров, темные пятна войск, теряющиеся во мгле линии обозов. Мгла была особенная
сегодня, пыльный вал стоял кругом окоема. В безветрии тяжело дышалось. Закат
багровым мраком разливался на полнеба. Летели стаи птиц, будто спасаясь… Солнце,
садясь, распухало, мглистое, страшное… Едва замерцали звезды, – затянуло их пеленой.
Разгораясь, мерцало дымное зарево. Поднимался душный ветер. Яснее были видны
пляшущие языки пламени, – они опоясали кольцом все войско…
У кургана остановилась кучка всадников. Один тяжелыми прыжками подскакал к шатру.
Слез, поправляя высокую шапку. Василий Васильевич узнал жирное лицо и седые усы
гетмана Самойловича.

– Беда, князь, – сказал он негромко, – татары степь подожгли…
Под висячими усами гетмана не видна была усмешка, тень падала на глаза…
– Кругом горит, – сказал он, показав нагайкой.

Василий Васильевич долго всматривался в зарево.

– Что ж, – посадим пеших на коней, перейдем через огонь.
– А как идти по пеплу? Ни корма, ни воды. Погибнем, князь.

– Мне отступать?
– Делай как знаешь… Казаки не пойдут через горелую степь.

– Плетями гнать через огонь!.. (Василий Васильевич несдержан был в гневе. Забегал по
кургану, вонзая в сухую землю железные каблучки.) Давно вижу, – казаки не с охотой
идут с нами… Смешно глядеть – в седлах дремлют. Крымскому хану небось бодрей
служили… И ты кривишь душой, гетман… Поберегись… На Москве и не таких за чуб на
плаху волокли… А ты – попович – давно ли свечами, рыбой торговал?

Тучный Самойлович дышал, как бык, слушая эти обиды. Но был умен и хитер, –
промолчал. Сопя, взлез на коня, съехал с кургана, пропал за телегами. Василий
Васильевич крикнул трубача. Хрипло запели трубы по дымной степи. Конница, пешие
войска, обозы двинулись через огонь.
На заре стало видно, что идти дальше нельзя, – степь лежала черная, мертвая. Только,
завиваясь, бродили по ней столбы. Усиливался ветер с юга, погнал тучами золу. Видно
было, как вдали первыми повернули назад казачьи разъезды. В полдень в обозе
собрались воеводы, полковники и атаманы. Хмурый подъехал гетман, сунул за голенище