Page 53 - Петр Первый

– Давеча забегал в аустерию, мин херц, – заказать полпива, как вы приказали, – видел
Анну Ивановну… Обещалась сегодня быть беспременно…

Петр, шмыгнув носом, молчал. Страшная сила тянула его на эти вечера. Кованые колеса
громыхали по обледенелым колеям, в тьме не разглядеть дороги, на плотине воют голые
сучья. И вот – приветливые огоньки. Алексашка, всматриваясь, говорил: «Левей, левей,
мин херц, заворачивай в проулок, здесь не проедем…» Теплый свет льется из низких
голландских окон. За бутылочными стеклами видны огромные парики. Голые плечи у
женщин. Музыка. Кружатся пары. Трехсвечные с зерцалом подсвечники на стенах
отбрасывают смешные тени.

Петр входил не просто, – всегда как-нибудь особенно выкатив глаза: длинный, без
румянца, сжав маленький рот, вдруг появлялся на пороге… Дрожащими ноздрями
втягивал сладкие женские духи, приятные запахи трубочного табаку и пива.

– Петер! – громко вскрикивал хозяин. Гости вскакивали, шли с добродушно протянутыми
руками, дамы приседали перед странным юношей – царем варваров, показывая в низком
книксене пышные груди, высоко подтянутые жесткими корсетами. Все знали, что на
первый контрданс Петр пригласит Анхен Монс. Каждый раз она вспыхивала от
радостной неожиданности. Анхен хорошела с каждым днем. Девушка была в самой поре.
Петр уже много знал по-немецки и по-голландски, и она со вниманием слушала его
отрывочные, всегда торопливые рассказы и умненько вставляла слова.

Когда, звякнув огромными шпорами, приглашал ее какой-нибудь молодец-мушкетер, – на
Петра находила туча, он сутулился на табуретке, искоса следя, как разлетаются юбки
беззаботно танцующей Анхен, повертывается русая головка, клонится к мушкетеру шея,
перехваченная бархоткой с золотым сердечком.
У него громко болело сердце – так желанна, недоступно соблазнительна была она.

Алексашка танцевал с почтенными дамами, кои за возрастом праздно сидели у стен, –
трудился до седьмого пота, красавец. Часам к десяти молодежь уходила, исчезала и
Анхен. Знатные гости садились ужинать кровяными колбасами, свиными головами с
фаршем, удивительными земляными яблоками, чудной сладости и сытости, под
названием – картофель… Петр много ел, пил пиво, – стряхнув любовное оцепенение,
грыз редьку, курил табак. Под утро Алексашка подсаживал его в таратайку. Снова
свистел ледяной ветер в непроглядных полях.
– Была бы у меня мельница на слободе али кожевенное заведение, как у Тиммермана…
Вот бы… – говорил Петр, хватаясь за железо тележки.
– Тоже – чему позавидовали… Держитесь крепче – канава.

– Дурак… Видел, как живут? Лучше нашего…
– И вы бы тогда женились…

– Молчи, в зубы дам…
– Погоди-ка… опять сбились…

– Завтра маменьке отвечай… В мыльню иди, исповедуйся, причащайся, – опоганился…
Завтра в Москву ехать, – мне это хуже не знаю чего… Бармы надевай, полдня служба,
полдня сиди на троне с братцем – ниже Соньки… У Ванечки-брата из носу воняет. Морды
эти боярские, сонные, – так бы сапогом в них и пхнул… Молчи, терпи… Царь! Они меня
зарежут, я знаю…

– Да зря вы, чай, так-то думаете, – спьяну.
– Сонька – подколодная змея… Милославские – саранча алчная… Их сабли, колья не
забуду… С крыльца меня скинуть хотели, да народ страшно закричал… Помнишь?
– Помню!

– Васька Голицын одно войско в степи погубил, велено в другой раз идти на Крым…
Сонька, Милославские дождаться не могут, когда он с войсками вернется… У них сто