Page 62 - Петр Первый

Глава четвертая
Ивашка Бровкин (Алешкин отец) привез по санному пути в Преображенское воз
мороженой птицы, муки, гороху и бочку капусты. Это был столовый оброк Василию
Волкову, – домоправитель собрал его с деревеньки и, чтобы добро не гнило, приказал
везти господину на место службы, где у Волкова, как у стольника, во дворце имелась
своя каморка с чуланом. Въехав во двор, Ивашка Бровкин испугался и снял шапку.
Множество богатых саней и возков стояло у Красного крыльца. Переговаривались на
утреннем морозе кучки нарядных холопов; кони, украшенные лисьими и волчьими
хвостами, балуясь, били чистый снег, зло визжали стоялые жеребцы. Вкруг дымящегося
навоза суетились воробьи.

По открытой лестнице всходили и сбегали золотокафтанные стольники и офицеры в
иноземных кафтанах с красными отворотами, с бабьими кудрявыми волосами. Ивашка
Бровкин признал и своего господина, – на царских харчах Василий Волков раздобрел,
бородка кудрявилась, ходил важно, держась за шелковый кушак.
«Эх, задержат меня, не в добрый час приехал!» – подумал Ивашка. Разнуздал лошадь,
бросил ей сенца. Подошла царская собака, строго желтыми глазами посмотрела на
Ивашку, зарычала… Он умильно распустил все морщины: «Собаченька, батюшка, что ты,
что ты…» Отошла, сволочь сытая, не укусила, слава богу. Прошел мимо плечистый
конюх.
– Ты что, бродяга, – кормить здесь расположился?..

Но тут конюха окликнули, слава богу, а то бы целым Ивашке не выпутаться… Сено он
убрал, лошадь опять взнуздал. В это время малиново на дворцовой вышке ударили в
колокола. Засуетились холопы, – одни повскакали верхами на выносных коней, другие
прыгнули на запятки, зверовидные задастые кучера расправили вожжи… На лестнице
на каждой ступени стали стольники, сдвинув шапки искривя. Из дворца повалили
поезжане: отроки с иконами, юноши с пустыми блюдами, – дорогие шапки, зеленые,
парчовые, алобархатные кафтаны и шубы загорелись на снегу под осыпанными инеем
плакучими березами. Понимая приличие, Бровкин стал креститься. Вышли бояре…
Среди них – женщина во многих шубах, одна дороже другой… Под рогастой кикой брови
ее густо набелены – белые, веки – сизые – расписаны до висков, щеки кругло, клюквенно
нарумянены… Лицо как блин… В руке – ветка рябины. Красивая, веселая, видно –
хмельная… Ее вели с крыльца под руки. Дворовые девки, пробегая мимо Ивашки,
говорили:

– Сваха, гляди-ка, – мамыньки.
– Сенник приезжала убирать…

– Постель стелить молодым…

Гикнули конюха, воздух запел от бубенцов, завизжали полозья, посыпался иней с
берез, – поезд потянулся через равнину к сизым дымам Москвы. Ивашка глядел, разинув
рот. Его сурово окликнули:

– Очнись, разиня…
Перед ним стоял Василий Волков. Как и подобает господину, – брови гневно сдвинуты,
глаза строгие, пронизывающие…
– Чего привез?

Ивашка поклонился в снег и, вынув из-за пазухи письмо от управителя, подал. Василий
Волков отставил ногу, наморщась, стал читать: «Милостивый господин пресветлый
государь, посылаем тебе столовый для твоей милости запас. Прости для бога, что против
прежнего года недобрано: гусей битых менее, а индюков и вовсе нет… Народишко в
твоей милости деревеньке совсем оскудел, пять душ в бегах ныне, уж и не знаем, как
перед тобой отвечать… А иные сами едва с голоду живы, хлеба чуть до покрова хватило,
едят лебеду. По сей причине недобор приключился».
Василий Волков кинулся к телеге: «Покажи!» – Ивашка рас-шпилил воз, трясясь от