Page 60 - Петр Первый

Легко стало боярам. Решили дело. Иные вытирали пот, иные вертели пальцами,
отдувались. Иные от облегчения пускали злого духа в шубу. Перехитрили Василия
Васильевича. Он не сдавался, – нарушив чин, вскочил, застучал тростью.
– Безумцы! Нищие – бросаете в грязь сокровище! Голодные – отталкиваете руку,
протянувшую хлеб… Да что же, господь помрачил умы ваши? Во всех христианских
странах, – а есть такие, что и уезда нашего не стоят, – жиреет торговля, народы
богатеют, все ищут выгоды своей… Лишь мы одни дремлем непробудно… Как в чуму –
розно бежит народ, – отчаянно… Леса полны разбойников… И те уходят куда глаза
глядят… Скоро пустыней назовут русскую землю! Приходи, швед, англичанин, турок –
владей…

Слезы чрезмерной досады брызнули из синих глаз Василия Васильевича. Софья, вцепясь
ногтями в подлокотники, перегнулась с трона, – у самой дрожали щеки.

– Французов допускать незачем, – густо проговорил боярин князь Федор Юрьевич
Ромодановский. Софья впилась в него взором. Бояре затихли. Он, покачав чревом, чтобы
сползти к краю лавки, встал: коротконогий, с широкой спиной, с маленькой
приглаженной головой, ушедшей в плечи. Холодно было смотреть в раскосые темные
глаза его. Бороду недавно обрил, усы были закручены, крючковатый нос висел над
толстыми губами. – Французских купцов нам не надо – последнюю рубашку снимут…
Так… Вот недавно был в Преображенском у государя… Потеха, баловство… Верно… Но и
потеха бывает разумная… Немцы, голландцы, мастера, корабельщики, офицеры, – дело
знают… Два полка – Семеновский, Преображенский – не нашим чета стрельцам. Купцов
иноземных нам не надо, а без иноземцев не обойтись… Заводить у себя железное дело,
полотняное, кожевенное, стекольное… Мельницы ставить под лесопилки, как на Кукуе.
Заводить флот – вот что надо. А что приговорим мы сегодня налог на лапти… А, да ну
вас, – приговаривайте, мне все одно…

Он, будто рассердясь, мотнул толстым лицом, закрученными усами, попятился, сел на
лавку… В этот день боярская Дума окончательно ничего не приговорила…

В морозный вечер много гостей собралось в аустерии. Дурень слуга все подбрасывал
березовые дрова в очаг. «О, и жарко же у тебя, Монс!» – гости играли в зернь и карты,
смеялись, пели. Иоганн Монс откупорил третью бочку пива. Он сбросил ватный жилет и
остался в одной фуфайке. Шея его была сизая. «Эй, Иоганн, ты бы вышел постоять на
морозе, у тебя много крови». Монс рассеянно улыбнулся, сам не понимая, что с ним.
Шум голосов доносился будто издалека, на глаза навертывались слезы. Подхватил было
десять кружек с пивом, – не смог их поднять, расплескал. Истома ползла по телу. Он
толкнул дверь, вышел на мороз и прислонился к столбику под навесом. Высоко стоял
ледяной месяц в трех радужных огромных кругах. Воздух – полон морозных
переливающихся игол… Снег – на земле, на кустах и крышах. Чужая земля, чужое небо,
смерть на всем. Он часто задышал… Что-то с невероятной быстротой близилось к нему…
Ax, только бы еще раз взглянуть на родную Тюрингию, – где уютный городок в долине
меж гор над озером!.. Слезы потекли по его щекам. Режущая боль схватила сердце… Он
нащупал дверь, с трудом открыл, и свет свечей, дрожащие лица гостей показались
пепельными. Грудь всколыхнулась, выдавила вопль, и он упал…
Так умер Иоганн Монс. Горем и удивлением надолго поразила его смерть всех немцев.
После него осталась вдова, Матильда, четверо детей и три заведения – аустерия,
мельница и ювелирная лавка. Старшую дочь, Модесту, этой осенью, слава богу, удалось
выдать замуж за достойного человека, поручика Федора Балка. Оставались сиротами
Анна и двое маленьких – Филимон и Виллим. Как часто бывает, дела после смерти главы
дома оказались не так уж хороши, обнаружились долговые расписки. Пришлось отдать
за долги мельницу и ювелирную лавку. В это горестное время много помог Лефорт
деньгами и хлопотами. Дом с аустерией остался за вдовой, где Матильда и Анхен день и
ночь теперь проливали горькие слезы.

– Маменька, звали?
– Сядь, ангел Петенька…

Петр ткнулся на табурет, с досадой оглядывал матушкину опочивальню. Наталья
Кирилловна, сидя против него, ласково усмехалась. Ох, и грязен, платье порвано. Палец
обвязан тряпкой. Волосики – вихрами. Под веками – тень, глаза беспокойные…