Page 58 - Петр Первый

– Матушка, голубушка, – едет!
Подхватила царевну под локоть, и Софья взглянула: по выпавшему за ночь снегу от
Никольских ворот шла крупной рысью шестерка серых в яблоках, на головах – султаны,
на бархатных шлеях – наборные кисти до земли, впереди коней бегут в белых кафтанах
скороходы, крича: «Пади, пади!», у дверей низкого, крытого парчой возка скачут
офицеры в железных латах, коротких епанчах. Остановились у Красного крыльца.
Дворяне, в тесноте ломая бока друг другу, кинулись высаживать князя…

У правительницы закатились глаза. Верка опять подхватила ee, – «вот соскучилась-то
сердешная!». Софья прохрипела:

– Верка, подай Мономахову шапку.
Она увидела Василия Васильевича, только когда всходила на трон в Грановитой палате.
В паникадилах горели свечи. Бояре сидели по скамьям. Он стоял, пышно одетый, но весь
будто потраченный молью: борода и усы отросли, глаза ввалились, лицо желтоватое,
редкие волосы слежались на голове…

Софья едва сдерживала слезы. Оторвала от подлокотника полную, туго схваченную у
запястья горячую руку. Став на колено, князь поцеловал, прикоснулся к ней шершавыми
губами. Она ждала не того и содрогнулась, будто чувствуя беду…

– Рады видеть тебя, князь Василий Васильевич. Хотим знать про твое здравие… – Она
чуть кашлянула, чтобы голос не хрипел. – Милостив ли бог к делам нашим, кои мы
вверили тебе?..
Она сидела золотая, тучная, нарумяненная на отцовском троне, украшенном рыбьим
зубом. Четыре рынды, по уставу – блаженно-тихие отроки, в белом, в горностаевых
шапках, с серебряными топориками, стояли позади. Бояре с двух сторон, как святители в
раю, окружали крытый алым сукном трехступенчатый помост трона. Происходило все
благолепно, по древнему чину византийских императоров. Василий Васильевич слушал,
преклоня колено, опустив голову, раскинув руки…

Софья отговорила. Василий Васильевич встал и благодарил за милостивые слова. Два
думных пристава степенно подставили ему раскладной стул. Дело дошло до главного, –
зачем он и приехал. Пытливо и недоверчиво Василий Васильевич покосился на ряды
знакомых лиц, – сухие, как на иконах, медно-красные, злые, распухшие от лени, с
наморщенными лбами, – вытянулись, ожидая, что скажет князь Голицын, подбираясь к
их кошелям… Василий Васильевич повел речь околицами… «Я-де раб и холоп ваш,
великих государей, царей и великих князей и прочая, бью челом вам, великим
государям, в том, чтобы вы, великие государи, мне бы, холопу вашему Ваське с
товарищи, вашу, великих государей, милость как и раньше, так и впредь оказали и
велели бы пресвятые пречистые владычицы богородицы, милосердные царицы и
приснодевы Марии образ из Донского монастыря к войску вашему, государеву,
непобедимому и победоносному, послать, дабы пречистая богородица сама полками
вашими предводительствовала и от всяких напастей заступала и над врагами вашими
преславные победы и дивное одоление являла…»
Долго он говорил. От духоты, от боярского потения туман стоял сиянием над
оплывающими свечами. Окончил про образ Донской богородицы. Бояре, подумав для
порядка, приговорили: послать. Вздыхали облегченно. Тогда Василий Васильевич уже
твердо заговорил о главном: войскам третий месяц не плачено жалованья. Иноземные
офицеры, – к примеру полковник Патрик Гордон, – обижаются, медные деньги кидают
наземь, просят заплатить серебром, от крайности хоть соболями… Люди пообносились,
валенок нет, все войско в лаптях, и тех не хватает… А с февраля – выступать в поход…
Как бы опять сраму не получилось.
– Сколько же денег просишь у нас? – спросила Софья.

– Тысяч пятьсот серебром и золотом.
Бояре ахнули. У иных попадали трости и костыли. Зашумели. Вскакивая, ударяли себя
рукавами по бокам: «Ахти нам!..» Василий Васильевич глядел на Софью, и она отвечала
горящим взглядом. Он заговорил еще смелее: