Page 67 - Петр Первый

– Железо, серебро или золото?
– Золото.

Борис Алексеевич высыпал в тарелку червонцы и, взяв Лопухина за руку, свел с места.
Петр, стоявший среди бояр, усмехнулся, его легонько стали подталкивать. Голицын взял
его под локти и посадил рядом с невестой. Петр ощутил горячую округлость ее бедра,
отодвинул ногу.
Слуги внесли и поставили первую перемену кушаний. Митрополит, закатывая глаза,
прочел молитвы и благословил еду и питье. Но никто не дотронулся до блюд. Сваха
поклонилась в пояс Лариону и Евстигнее Аникитовне:

– Благословите невесту чесать и крутить.
– Благословит бог, – ответил Ларион. Евстигнея только про-шевелила губами. Два
свечника протянули непрозрачный плат между женихом и невестой. Сенные девки в
дверях, боярыни и боярышни за столом запели подблюдные песни – невеселые,
протяжные. Петр, косясь, видел, как за шевелящимся покровом суетятся сваха и
подсваха, шепчут: «Уберите ленты-то… Клади косу, закручивай… Кику, кику давайте…»
Детским тихим голосом заплакала Евдокия… У него жарко застучало сердце: запретное,
женское, сырое – плакало подле него, таинственно готовилось к чему-то, чего нет слаще
на свете… Он вплоть приблизился к покрывалу, почувствовал ее дыханпе… Сверху
выскакнуло размалеванное лицо свахи с веселым ртом до ушей.

– Потерпи, государь, недолго томиться-то…
Покрывало упало, невеста сидела опять с закрытым лицом, но уже в бабьем уборе.
Обеими руками сваха взяла из миски хмель и осыпала Петра и Евдокию. Осыпав,
омахала их соболями. Платки и червонцы, что лежали в миске, стала разбрасывать
гостям. Женщины запели веселую. Закружились плясицы. За дверями ударили бубны и
литавры. Борис Голицын резал караваи и сыр и вместе с ширинками раздавал по чину
сидящим.

Тогда слуги внесли вторую перемену. Никто из Лопухиных, чтобы не показать, что
голодны, ничего не ел, – отодвигали блюда. Сейчас же внесли третью перемену, и сваха
громко сказала:

– Благословите молодых вести к венцу.

Наталья Кирилловна и Ромодановский, Ларион и Евстигнея подняли образа. Петр и
Евдокия, стоя рядом, кланялись до полу. Благословив, Ларион Лопухин отстегнул от
пояса плеть и ударил дочь по спине три раза – больно.

– Ты, дочь моя, знала отцовскую плеть, передаю тебя мужу, ныне не я за ослушанье –
бить тебя будет муж сей плетью…

И, поклонясь, передал плеть Петру. Свечники подняли фонари, тысяцкий подхватил
жениха под локти, свахи – невесту. Лопухины хранили путь: девку одну, впопыхах за
нуждой хотевшую перебежать дорогу, так пхнули – слуги уволокли едва живую. Вся
свадьба переходами и лестницами медленно двинулась в дворцовую церковь. Был уже
восьмой час.

Митрополит не спешил, служа. В церкви было холодно, дуло сквозь бревенчатые стены,
за решетками морозных окошек – мрак. Жалобно скрипел флюгер на крыше. Петр видел
одну только руку неведомой ему женщины под покрывалом – слабую, с двумя
серебряными колечками, с крашеными ногтями. Держа капающую свечу, она дрожала, –
синие жилки, коротенький мизинец… Дрожит, как овечий хвост… Он отвел глаза,
прищурился на огоньки низенького иконостаса…

…Вчера так и не удалось проститься с Анхен. Вдова Матильда, увидев подъезжавшего в
простых санях Петра, кинулась, целовала руку, рыдала, что-де погибают от бедности,
нету дров да того-сего, а бедная Анхен третьи сутки лежит в бреду, в горячке… Он
отстранил вдову и побежал по лестнице к девушке… В спаленке – огонек масляной
светильни, на полу – медный таз, сброшенные туфельки, душно. Под кисейным пологом
на подушке раскинуты волосы жаркими прядями, лоб и глаза Анхен прикрыты мокрым