Page 97 - Петр Первый

Петров, – рябоватое лицо посерело, уши оттянулись, зубы, ощерясь, захрустели от
боли, – Петр подался со стулом в тень за кирпичный столб и, не шевелясь, сидел во все
время пытки. Весь тот день был он бледен и задумчив. Но раз за разом попривык и уже
не прятался.

Сегодня Наталья Кирилловна задержала его у ранней обедни: патриарх говорил слово,
поздравляя с благополучным окончанием смуты. Действительно, – Софья была еще в
Кремле, но уже бессильная. Оставшиеся в Москве полки посылали выборных – бить
челом царю Петру на прощение и милость, соглашались идти хоть в Астрахань, хоть на
рубежи, только бы оставили их живу с семьями и промыслами.

Из собора Петр пошел пешком. На воловьем дворе полно было стрельцов. Зашумели:
«Государь, выдай нам Федьку, сами с ним поговорим…» Нагнув голову, торопливо махая
руками, он побежал мимо к ветхому амбару, срываясь на ступеньках, спустился в сырую
темноту подвала. Запахло кожами и мышами. Пройдя между кулей, мешков и бочек,
толкнул низкую дверь. Свеча на столе, где писал дьяк, желто освещала паутину на
сводах, мусор на земляном полу, свежие бревна пыточного станка. Дьяк и сидевшие
рядом на другой скамье – Борис Алексеевич, Лев Кириллович, Стрешнев и
Ромодановский – важно поклонились. Когда опять сели, Петр увидел Шакловитого: он на
коленях стоял в шаге от них, кудрявая голова уронена, дорогой кафтан, – в нем его взяли
во дворце, – порван под мышками, рубаха в пятнах. Федька медленно поднял
осунувшееся лицо и встретил взгляд царя. Понемногу зрачки его расширились,
красивые губы растянулись, задрожали будто беззвучным плачем. Весь подался вперед,
не сводя с Петра глаз. Покосился на царя и Борис Голицын, осторожно усмехнулся:
– Прикажешь продолжать, государь?

Стрешнев проговорил сквозь густые усы:

– Воруй и ответ умей давать, – а что же мы так-то бьемся с тобой? Государю хочется
знать правду…
Борис Алексеевич повысил голос:

– У него один ответ: слов таких не говаривал да дел таких не делывал… А по розыску – на
нем шапка горит… Пытать придется…

Шакловитый, будто толкнули его, побежал на коленках в сторону, как мышь, – хотел бы
спрятаться за вороха кож, за бочки, воняющие соленой рыбой… И – припал. Замер. Петр
шагнул к нему, увидел под ногами толстую бритую Федькину шею. Сунул руки в
карманы ферязи. Сел, – важный, презрительный, и – сорвавшимся юношеским голосом:
– Пусть скажет правду…

Борис Алексеевич позвал:
– Емеля…

За дыбой из-за свода вышел длинный, узкоплечий человек в красной рубахе до колен.
Шакловитый, должно быть, не ждал его так скоро, – сел на пятки, – голова ушла в плечи,
глядел на равнодушное лошадиное лицо Емельяна Свежева, – лба почти что и нет, одни
надбровья, большая челюсть. Подошел, как ребенка, поднял Федьку, тряхнув – поставил
на ноги. Бережливо и ловко, потянув за рукава, сдернул кафтан, отстегнул жемчугом
вышитый ворот; белую шелковую рубаху разорвал пальцем до пупа, сдернул, оголил его
до пояса… Федька хотел было честно крикнуть, – вышло хрипло, невнятно:

– Господи, все скажу…
Бояре на скамье враз замотали головами, бородами, щеками. Емельян завел назад
Федькины руки, связал в запястьях, накинул ременную петлю и потянул за другой конец
веревки. Изумленно стоял Шакловитый. Блок заскрипел, и руки его стали подниматься
за спиной. Мускулы напряглись, плечи вздувались, он нагибался.

Тогда Емельян сильно толкнул его в поясницу, присев, поддернул. Руки вывернулись из
плеч, вознеслись над головой, – Федька сдавленно ахнул, и тело его с раскрытым ртом,
расширенными глазами, с ввалившимся животом повисло носками внутрь на аршин над