Page 95 - Петр Первый

В версте от Медведкова мужик-махальщик, завидев карету, замахал шапкой, на опушке
березовой рощи отозвался второй, на бугре за оврагом – третий. «Едет, едет!»… Человек
пятьсот дворни, на коленях, кланяясь в мураву, встретили князя. Под ручки вынесли из
кареты, целовали полы тулупчика… Испуганные лица, любопытные глаза. Василий
Васильевич неласково оглянул челядь, – больно уж низко кланяются, торопливы,
суетливы… Посмотрел на частые стекла шести окон бревенчатого дома под
четырехскатной голландской крышей, с открытым крыльцом и двумя полукруглыми
лестницами… Кругом широкого двора – конюшни, погреба, полотняный завод, теплицы,
птичники, голубятни…

«Завтра, – подумал, – налетят подьячие, перепишут, опечатают, разорят… Все пойдет
прахом…» С важной неторопливостью Василий Васильевич вошел в дом. В сенях кинулся
к нему сын Алексей, повадкой и лицом, покрытым первым пухом, похожий на отца.
Прильнул дрожащими губами к руке, – нос холодный. В столовой палате Василий
Васильевич, словно с досадой, нехотя перекрестился, сел за стол против веницейского
зеркала, где отражались струганые стены, в простенках – шпалерные ковры, полки с
дорогой посудой… Все пойдет прахом!.. Налил чарку водки, отломил черного хлеба,
окунул в солонку и не выпил, не съел, – забыл. Облокотился, опустил голову. Алексей
стоял рядом, не дыша, готовый кинуться, рассказать что-то…
– Ну? – спросил Василий Васильевич сурово.

– Батюшка, были уж здесь…
– Из Троицы?

– Двадцать пять человек драгун с поручиком и стольник Волков…
– Вы что сказали?

– Сказали, – батюшка-де в Москве, а сюда и не думает, мол… Стольник сказал: пусть
князь поторопится к Троице, коли не хочет бесчестья…

Василий Васильевич криво усмехнулся. Выпил чарку, жевал хлеб и не чувствовал вкуса.
Видел, что сын едва себя сдерживает, – плечо повисло, ступни по-рабски – внутрь,
половица мелко трясется под ним. Чуть было Василий Васильевич не гаркнул на сына,
но взглянул в испуганное лицо и стало его жаль:
– Не дрожи коленкой, сядь…

– И мне, батюшка, приказали быть с тобой к Троице…
Тогда Василий Васильевич побагровел, приподнялся, но и тут удержала его гордость.
Прикрылся ресницами. Налил вторую чарку, отрезал студня с чесноком. Сын торопливо
пододвинул уксусницу…

– Собирайся, Алеша, – проговорил Василий Васильевич. – Отдохну, – в ночь выедем… Бог
милостив… (Жевал, думал горько. Вдруг испарина выступила на лбу, зрачки забегали.)
Вот что надо, Алеша: мужика одного с собой привез… Поди присмотри, чтоб отвезли его
под речку, в баню, да заперли бы там, берегли пуще глаза…
Когда Алексей ушел, Василий Васильевич опустил нож с дрожащим на конце его куском
студня, ссутулился, – морщинами собралось лицо, оттянулись мешочки под веками,
отвалилась губа…

Васька Силин сидел в баньке, на реке под обрывом. Весь день кричал и выл, чтоб дали
ему есть. Но безлюдно вокруг шумели кусты, плескалась плотва в речке, спасаясь от
щук, да стая скворцов, готовясь к перелету, летала и переливалась крылышками в
синеве, что видна была колдуну сквозь волоковое окошко. Утомились птицы, сели на
орешник, защебетали, засвистели, не пугаясь человеческих вздохов…

«Родная моя Полтавщина, – шептал колдун, – черт меня занес в проклятую Московщину!
Чтоб вас чума взяла, чтоб вам всем врозь поразойтись, чтоб все города у вас
позападали…»