Page 102 - Петр Первый

Глава пятая
Лефорт становился большим человеком. Иноземцы, живущие на Кукуе и приезжие по
торговым делам из Архангельска и Вологды, отзывались о нем с большим уважением.
Приказчики амстердамских и лондонских торговых домов писали о нем туда и
советовали: случится какое дело, посылать ему небольшие подарки, – лучше всего
доброго вина. Когда он за троицкий поход жалован был званием генерала, кукуйцы,
сложившись, поднесли ему шпагу. Проходя мимо его дома, многозначительно
подмигивали друг другу, говоря: «О да…» Дом его был теперь тесен – так много людей
хотело пожать ему руку, перекинуться словечком, просто напомнить о себе. Несмотря на
позднюю осень, начались торопливые работы по надстройке и расширению дома –
ставили каменное крыльцо с боковыми подъездами, украшали колоннами и лепными
мужиками лицевую сторону. На месте двора, где прежде был фонтан, копали озеро для
водяных и огненных потех. По сторонам строили кордегардии для мушкетеров.

По своей воле, может быть, Лефорт и не решился бы на такие затраты, но этого хотел
молодой царь. За время троицкого сидения Лефорт стал нужен Петру, как умная мать
ребенку: Лефорт с полуслова понимал его желания, стерег от опасностей, учил видеть
выгоды и невыгоды и, казалось, сам горячо его полюбил, постоянно был подле царя не
затем, чтобы просить, как бояре, уныло стукая челом в ноги, деревенек и людишек, а для
общего им обоим дела и общих потех. Нарядный, болтливый, добродушный, как утреннее
солнце в окошке, он появлялся – с поклонами, улыбочками – у Петра в опочивальне, – и
так весельем, радостными заботами, счастливыми ожиданиями – начинался день. Петр
любил в Лефорте свои сладкие думы о заморских землях, прекрасных городах и гаванях
с кораблями и отважными капитанами, пропахшими табаком и ромом, – все, что с
детства мерещилось ему на картинках и печатных листах, привозимых из-за границы.
Даже запах от платья Лефорта был не русский, иной, весьма приятный…

Петр хотел, чтобы дом его любимца стал островком этой манящей иноземщины, – для
царского веселья украшался Лефортов дворец. Денег, сколько можно было вытянуть у
матери и Льва Кирилловича, не жалелось. Теперь, когда в Москве, наверху, сидели свои,
Петр без оглядки кинулся к удовольствиям. Страсти его прорвало, и тут в особенности
понадобился Лефорт: без него хотелось и не зналось… А что могли присоветовать свои,
русские? – ну, соколиную охоту или слепых мужиков – тянуть Лазаря… Тьфу! Лефорт с
полуслова понимал его желания. Был, он как лист хмеля в темном пиве Петровых
страстей.

Одновременно возобновились работы над стольным градом Прешпургом, – крепостцу
готовили для весенних воинских потех. Полки обшивали новым платьем: преображенцев
в зеленые кафтаны, семеновцев в лазоревые, Бутырский полк Гордона – в красные. Вся
осень прошла в пирах и танцах. Иноземные купцы и промышленники между забавами во
дворце Лефорта гнули свою линию…

Вновь построенный танцзал был еще сырой, от жара двух огромных очагов потели
высокие полукруглые окна, и напротив их на глухой стене – зеркала в виде окон. Свеже
натерт воском пол из дубовых кирпичей. Свечи в стенных с зерцалом трехсвечниках
зажжены, хотя только еще начинались сумерки. Падал мягкий снежок. Во двор между
запорошенными кучами глины и щепок въезжали сани, – голландские – в виде лебедя,
расписанные чернью с золотом, русские – длинные, ящиком – с наваленными подушками
и медвежьими шкурами, тяжелые кожаные возки – шестерней цугом, и простые
извозчичьи сани, где, задрав коленки, смеясь, сидел какой-нибудь иноземец, нанявший
мужика за две копейки с Лубянки до Кукуя.

На каменном крыльце на затоптанных снегом коврах гостей встречали два шута, Томос и
Сека, один – в испанской черной епанче до пояса и в соломенной шляпе с вороньими
крыльями, другой – турок в двухаршинной рогожной чалме с пришитым напереди
свиным ухом. Голландские купцы с особенным удовольствием смеялись над шутом в
испанском платье, щелкая его в нос, спрашивали про здоровье испанского короля. В
светлых сенях, где дубовые стены были украшены синими фаянсовыми блюдами, гости
отдавали шубы и шапки ливрейным гайдукам. В дверях в танцзал встречал Лефорт в
белом атласном, шитом серебром кафтане и парике, посыпанном серебряной пудрой.
Гости подходили к жаркому очагу, испивали венгерского, закуривали трубки. Русские
стеснялись немоты (мало кто еще умел говорить по-голландски, английски, немецки) и
приезжали позже, прямо к столу. Гости свободно грели у огня зады и ляжки, обтянутые