Page 92 - Петр Первый

– Ночевать хочу в лавре, здесь мне голодно, неприютно. – И все силилась проглянуть
сквозь тени в его глаза. Гордость ее стонала от того, что ведь вот – боится она,
правительница, этого дурака в трех шубах, и от бабьего, забытого страха голова уходит в
плечи. Троекуров проговорил:

– Без охраны, без войска напрасно к нам затеяла ехать, царевна… Дороги опасны…
– Не мне бояться: войск у меня поболее, чем у вас…
– Да что в них толку-то…

– Оттого и еду без охраны, – не хочу крови, хочу мира…

– Про какую, царевна, кровь говоришь, крови не будет… Разве вор, бунтовщик Федька
Шакловитый с товарищи крови-то все еще жаждут, так мы их и разыщем за это…

– Ты зачем приехал? – сдавленно крикнула Софья… (Он потянул из кармана свиток с
красной на шнуре печатью.) – Указ привез? Верка, возьми указ у боярина… А мой указ
будет такой: вели лошадей впрячь, ночевать хочу в лавре…

Отстранив Веркину руку, Троекуров развернул свиток и не спеша, торжественно стал
выговаривать:

– Указом царя и великого князя всея Великие и Малые и Белые России самодержца
велено тебе, не мешкав, вернуться в Москву и там ждать его государевой воли, как он,
государь, насчет тебя скажет…

– Пес! – Софья выхватила у него свиток, смяла, швырнула… Черный плат упал с ее
головы. – Вернусь со всеми полками, твоя голова первая полетит…

Троекуров, кряхтя, нагнулся, поднял указ и, будто Софья и не бесновалась перед ним,
окончил сурово:

– А буди настаивать станешь, рваться в лавру, – велено поступить с тобой нечестно… Так-
то!..

Софья подняла руки, ногтями впилась в затылок и с размаху упала на постель. Троекуров
осторожно положил указ на край лавки, опять поскреб в бороде, думая, – как же ему,
послу, в сем случае поступить: кланяться или не кланяться? Покосился на Софью, –
лежала ничком, как у мертвой торчали из-под юбки ноги в бархатных башмаках.
Медленно надел шапку и вытиснулся в дверь без поклона.

«…А что ты мешкаешь в таком великом деле, то нет того хуже…»
Письмо дрожало в руке Василия Васильевича. Придвинув свечу, он всматривался в
наспех нацарапанные слова. Снова и снова их перечитывал, силясь уразуметь, собрать
мысли свои. Двоюродный брат, Борис, писал: «Полковник Гордон привел к Троице
Бутырский полк и был допущен к руке, Петр Алексеевич его обнял и целовал
многократно со слезами, и Гордон клялся служить ему до смерти… С ним же прибыли
иноземные офицеры, и драгуны, и рейтары… Кто же остался у вас? Небольшая часть
стрельцов, коим лавки свои да промыслы, да торговые бани покидать неохота… Князь
Василий, еще не поздно, спасти тебя могу, – завтра будет поздно… Федьку Шакловитого
завтра будем ломать на дыбе…»

Борис писал правду. С того дня, как Софью не пустили в лавру, ничем нельзя было
остановить бегства из Москвы ратных и служилых людей. Бояре уезжали средь бела дня,
нагло. Неподкупный и суровый воин, Гордон пришел к Василию Васильевичу и показал
указ Петра явиться к Троице…
– Голова моя седа, и тело покрыто ранами, – сказал Гордон и глядел, насупясь, собрав
морщинами бритые щеки, – я клялся на Библии, и я верно служил Алексею
Михайловичу, и Федору Алексеевичу, и Софье Алексеевне. Теперь ухожу к Петру
Алексеевичу. – Держа руки в кожаных перчатках на рукояти длинной шпаги, он ударил
ею в пол перед собой. – Не хочу, чтоб голова моя отлетела на плахе…
Василий Васильевич не противоречил, – бесполезно: Гордон понял, что в споре между